Александр Дюма - Ожерелье королевы
От собравшихся отделилось несколько дворян; и они пошли за де Шарни.
Королева нервным движением положила руку на сердце и, повернувшись спиной к двери, села.
– В самом деле, сейчас ровно двенадцать, – повторил король. – Новобрачной пора бы уже быть здесь.
В то время, как король произносил эти слова, у входа в гостиную появился де Шарни. Услыша последние слова короля, он тотчас ответил:
– Ваше величество! Соблаговолите извинить мадмуазель де Таверне за невольное опоздание: после смерти отца она еще не вставала с постели. Как раз сегодня она поднялась впервые и вот-вот предстанет перед королем, не упав снова в обморок, который только что с ней случился.
– Эта милая девочка так любила своего отца! – громко сказал король. – Но, коль скоро она нашла хорошего мужа, будем надеяться, что она утешится.
Королева слушала, сидя совершенно неподвижно. По словам Шарни, всякий, кто наблюдал бы за ней в это время, увидел бы, что кровь отливает от ее лица – так понижается в сосуде уровень жидкости.
Король, заметив приток дворянства и духовенства, заполнявших гостиную, поднял голову.
– Господин де Бретейль! – заговорил он. – Вы отправили приказ об изгнании Калиостро?
– Да, государь, – ответил министр. Дыхание спящей птички могло бы нарушить тишину, воцарившуюся в этом собрании.
– А ла Мотт, которая называет себя де Валуа, – громким голосом продолжал король, – должны заклеймить как раз сегодня?
– В эту самую минуту, государь, – отвечал министр юстиции.
Глаза королевы засверкали. По гостиной прошел шепот, который мог сойти за одобрительный.
– Господин кардинал будет недоволен, когда узнает, что его сообщница заклеймена, – продолжал Людовик XVI с упорной суровостью, которой до этого он не проявлял.
Словом «сообщница», относившимся к подсудимому, которого парламент только что признал невиновным, словом, бесчестившим кумира парижан, словом, клеймившим как вора и подделывателя одного из первых князей Церкви, одного из первых французских принцев, король словно бросил торжественный вызов духовенству, дворянству, парламенту, народу, чтобы защитить честь своей жены. Он окинул собравшихся взглядом, исполненным гнева и такого величия, какого никто во всей Франции не видел с тех пор, как глаза Людовика XIV закрылись навеки.
Ни единого шепотка, ни единого слова одобрения не встретила эта месть, которою король ударил по тем, кто замышлял обесчестить монархию. Он подошел к королеве – та протягивала ему руки, выражая глубокую благодарность В это мгновение в конце галереи появилась мадмуазель де Таверне в белом подвенечном одеянии, с белым, как у привидения, лицом, Филипп де Таверне вел ее под руку.
Андре шла быстрыми шагами; глаза ее помутились, грудь высоко вздымалась; она ничего не видела, она ничего не слышала; рука брата придавала ей силу и мужество и указывала дорогу.
Придворные заулыбались, глядя на приближавшуюся невесту. Женщины заняли места позади королевы, мужчины выстроились в ряд позади короля.
Бальи де Сюфрен, державший за руку Оливье де Шарни, пошел навстречу Андре и ее брату, поздоровался, а затем смешался с толпой близких друзей и родственников.
Филипп продолжал свой путь так, что его взгляд не встретился с взглядом Оливье. Пожатие его руки не дало знать Андре, что она должна поднять голову.
Подойдя к королю, он сжал руку сестры, и сестра, как гальванизированный труп, открыла свои большие глаза и увидела Людовика XVI – тот улыбался ей доброй улыбкой.
Она поклонилась под шепот присутствующих, выражавших восхищение ее красотой.
– Мадмуазель! – взяв ее за руку, заговорил король. – Вы должны были бы подождать окончания траура, чтобы выйти замуж за графа де Шарни, и, быть может, если бы я не попросил вас поторопиться со свадьбой, ваш будущий супруг, несмотря на свое нетерпение, разрешил бы вам взять еще месяц отсрочки – ведь говорят, вы очень страдаете, и меня это огорчает. Но я призван упрочивать счастье добрых дворян, которые служат мне так, как граф де Шарни. Если бы вы не обвенчались сегодня, я не смог бы присутствовать на вашем бракосочетании, потому что завтра я вместе с королевой отправляюсь в путешествие по Франции. Поздоровайтесь же с ее величеством королевой, мадмуазель, и поблагодарите ее – королева была очень добра к вам.
С этими словами он сам подвел Андре к Марии-Антуанетте, У Марии-Антуанетты подкашивались ноги, руки у нее были холодны, как лед. Она не осмелилась поднять глаза и видела только что-то белое, и это белое приблизилось и склонилось перед ней.
Это было венчальное платье Андре.
Король тотчас вернул руку невесты Филиппу, подал свою руку Марии-Антуанетте и громким голосом произнес:
– В капеллу, господа!
Вся толпа пошла за их величествами занимать места.
Началась месса. Королева слушала ее, преклонив колени на скамеечке и закрыв лицо руками. Она молилась от всего сердца, от всей души. Она воссылала к Небу обеты столь жаркие, что дыхание ее уст высушило следы слез.
Граф де Шарни, бледный, прекрасный, чувствовавший на себе тяжесть всех взглядов, был спокоен и мужественен, словно он был на борту своего корабля, в вихре пламени, под ураганом английской картечи, с той лишь разницей что сейчас он страдал гораздо сильнее.
Филипп, не отрывавший глаз от сестры, – он видел, что она дрожит и шатается, – казалось, готов был помочь ей словом, жестом утешения или сочувствия.
Андре была все та же. Она стояла с высоко поднятой головой, ежеминутно нюхала флакон с солью и трепетала, как пламя свечи, но держалась на ногах и силой воли сохраняла в себе жизненные силы.
Она не воссылала молитв к Небу, она не давала обетов, ей не на что было надеяться, нечего было бояться. Она была ничто для людей, ничто для Бога.
Когда священник читал молитвы, когда звонил колокол, когда вокруг Андре совершалось таинство, Андре говорила себе:
«Разве я христианка? Разве я такое же существо, как другие, создание, подобное другим? Сотворил ли Ты меня для того, чтобы я была набожна, Ты, Кого называют Богом-Вседержителем, Судией всего сущего? Ты, Которого зовут Судией Всеправедным и Который всегда меня наказывал, хотя я никогда не грешила? Ты, Кого зовут Богом мира и любви и Кому я обязана жизнью среди тревог, среди злобы, среди кровавой мести? Ты, Кому я обязана тем, что смертельным моим врагом является единственный человек, которого я когда-либо любила?»
«Нет, – продолжала она, – нет. Дела мира сего и законы Бога меня не касаются! Конечно, я была проклята до рождения, а родившись, поставлена вне законов человечества».
Потом она мысленно вернулась к своему горестному прошлому.
«Странно! Как странно! Здесь, рядом со мной, стоит человек, при одном имени которого я умирала от счастья. Если бы этот человек явился просить моей руки ради меня самой, я должна была бы броситься к его ногам и умолять его простить мне мою вину в прошлом – вину, совершенную по Твоей вине, Господи! И, быть может, этот человек, которого я обожала, оттолкнул бы меня. И вот сегодня этот человек женится на мне, и это он будет на коленях просить у меня прощения!.. Странно! О да, да, это очень странно!
В это мгновение ее слуха коснулся голос совершавшего богослужение священника. Голос говорил:
– Жак-Оливье де Шарни! Хотите ли вы взять в жены Мари-Андре де Таверне?
– Да, – твердо отвечал Оливье.
– А вы, Мари-Андре де Таверне, хотите ли взять в мужья Жака-Оливье де Шарни?
– Да!.. – отвечала Андре с такой интонацией, что заставила затрепетать королеву и вздрогнуть не одну женщину из присутствующих здесь.
Шарни надел золотое кольцо на палец своей жены, и кольцо это скользнуло так, что Андре не ощутила руку, его даровавшую.
Вскоре король встал. Месса кончилась. Все придворные, уже в галерее, подошли поздравить супругов.
Де Сюфрен подошел и взял племянницу за руку; он обещал ей от имени Оливье то счастье, которое она заслуживает.
Андре поблагодарила бальи, не повеселев ни на миг, и только попросила дядюшку поскорее отвести ее к королю, чтобы поблагодарить его, ибо она чувствует себя слабой.
В это мгновение ужасающая бледность залила ее лицо.
Шарни видел ее издали, не осмеливаясь подойти.
Бальи прошел через всю большую гостиную и подвел Андре к королю – тот поцеловал ее в лоб.
– Графиня! Пройдите к королеве, – сказал он. – Ее величество хочет сделать вам свадебный подарок.
И с этими словами, которые король считал в высшей степени любезными, он удалился, сопровождаемый всем двором и оставив новобрачную, отчаявшуюся и потерявшую голову, с Филиппом.
– О, это уж слишком! – прошептала она. – Это уж слишком, Филипп!.. Мне кажется, что я и так достаточно много вытерпела!..
– Мужайтесь! – совсем тихо произнес Филипп. – Еще одно, последнее испытание, сестра!
– Нет, нет, не могу, – отвечала Андре. – Силы женщины имеют предел. Быть может, я и сделаю то, чего от меня требуют, но подумайте, Филипп: если она заговорит со мной, если она меня поздравит, я умру!
