Георгий Тушкан - Джура
Но это не всегда удавалось. Так, в разговоре о причинах несчастья Кучака в кишлаке прокаженных Саид объяснял его беды тем, что он не знал местных людей и обычаев. Кучак соглашался с этим. Это не понравилось Саиду, и он начал объяснять все беды Кучака происками злых духов.
Кучак и с этим охотно согласился.
— Ты синий осел! — кричал Саид. — При чем здесь духи? Ты накурился анаши, разум твой помутился, и капля тебе казалась озером, а верблюд — неземной красавицей. Да побьет меня огонь мой, если проделки с анашой не дело рук Янь Сяня! Я знаю этого короля лис. С помощью опия и анаши он хотел тебя сделать своим вечным рабом. А уж золото, не попадись ты Кипчакбаю, он бы прикарманил. Он, наверно, подозревал в тебе скрытого богача и запугивал духами. А я их не боюсь. Мне приходилось прятаться в склепах, превращать людей в трупы, и если я боюсь кого, так только людей. Я не верю ни одному человеку на свете. Дружба — это только красивые слова для людей, которые не верят в свои силы. Я тебе друг, пока ты мой раб, а если ты не захочешь быть моим рабом, я тебя прирежу, как барана. Приказываю: спорь со мной, иначе буду бить!
И Кучак вынужден был спорить, а значит, быстро думать и очень много говорить, чтобы доказать свою правоту. Они спорили обо всем: и что такое счастливая жизнь, и какими путями должен стремиться к ней человек, и как вкуснее приготовить баранину, и о том, как влияют драгоценные камни на характер человека, спорили о злых и добрых духах и о многом другом.
Кучак спорил и сам себе удивлялся. Он видел, как сбивают масло: молока много, его бьют, бьют, а масла все нет, и вдруг появляются кусочки масла; еще несколько ударов — и сразу появляется много масла. Так и в споре. Из множества слов рождается немного правильных слов. В кишлаке аксакал разрешал ему только петь и не считал умным. А если все сказанные Кучаком правильные слова высечь на камнях, сложить в курджумы, то для перевозки не хватило бы и тысячи верблюдов.
XI
Сорок восемь лет, как один год, прожил Кучак в горах Памира. Ему приходилось терпеть голод и стужу, гнев аксакала и насмешки женщин, но всегда он жил надеждой на лучшие времена и не ошибался. Во время голода Джуре все же удавалось добывать мясо. Аксакал сменял гнев на милость. Пение Кучака заставляло насмешливых женщин громко восхищаться. А от стужи Кучака спасало тепло очага, надо было только принести побольше каменного топлива.
И только здесь, в чужой стороне, Кучак понял, как трудно простому человеку прокормиться, приобрести одежду, кров и получить место у теплого очага.
После того как Саид подарил Кучаку жизнь и повернул на юг, через Яркенд и Хотан, в Керию и Чижган, чтобы уехать подальше от ищеек Кипчакбая, Кучаку временами казалось, что жизнь, может быть, и не так ужасна. По-прежнему Кучак дивился всему — и дорогам и обычаям народа. Особенный же его восторг и трепет вызвал встреченный ими караван.
Караван насчитывал до трех тысяч верблюдов. Казалось, будто из-за горизонта выползает огромная змея и нет ей конца. Пыль, подымаемая тысячами ног, стлалась над караваном. Тысячи больших и малых колокольцев звенели, гудели и дребезжали.
Множество разноцветных султанов — осмолдуков — украшало головы верблюдов. Желто-фиолетовые, зелено-сине-красные, они поражали яркостью красок.
В размеренном, организованном движении каравана чувствовалась строгая дисциплина. Это ничуть не было похоже на караваны вьючных лошадей или ослов, двигавшихся нестройной гурьбой.
Верблюды двигались один за другим. Впереди ехал на осле погонщик и держал в руке повод первого верблюда. Повод второго был привязан к задней части грузового седла на первом. За восемью верблюдами снова ехал на осле погонщик и вел следующую восьмерку.
Каждый верблюд бросал на Кучака, сидевшего на лошади, такой высокомерный и презрительный взгляд, что душа Кучака, как говорится, уходила в пятки и пребывала там в трепете до тех пор, пока звон колокольчиков не затихал вдали. Но еще долго висела в воздухе пыль, пропитанная запахом верблюдов.
И без того блестящие глаза Саида при виде груженого каравана заблестели еще сильнее, и он то и дело нервно втягивал воздух через стиснутые зубы.
— Вот бы мне такой караван! — наконец сказал Саид. — Я стал бы первым купцом и первым караванщиком.
— С меня и восьми верблюдов хватило бы, — отозвался Кучак.
— Восьми? — удивился Саид скромности мечтаний Кучака. И тотчас же напомнил, что беспомощному человеку, не удержавшему свое собственное золото, не следует мечтать даже об одном собственном верблюде, а надо днем и ночью стараться заслужить благодарность хозяина.
— А почему бы нам не наняться погонщиками? — спросил Кучак.
— В этот не возьмут, — сказал Саид.
Он пояснил, что им встретился один из караванов Совсиньторга.[34] Эти караваны возят с родины Кучака сахар и материю, керосин и спички и многое другое. Обратно караваны везут шерсть, хлопок и кожи.
— У нас нет в горах того, о чем ты говоришь, — возразил Кучак.
Саид не преминул обозвать его неучем и рассказал о Фергане и Андижане, об Оше и Ташкенте, о полях пшеницы, о заводах, трубы которых высятся, как три тополя, поставленные один на другой, о машинах, которые везут дома на колесах по железному пути, и о домах на колесах, двигающихся без лошадей.
Кучак вспомнил, как о том же полтора года назад рассказывали путники, по имени Юрий и Муса, посетившие их кишлак зимой, и удивлялся своей тогдашней наивности. Все их рассказы он принял за легенды. Кучак ахал и молча сожалел о том, что убежал с Биллянд-Киика не в ту сторону, куда надо было идти. Саид увидел кого-то на дороге и приказал свернуть в сторону. И снова они ехали, далеко объезжая кишлаки и людные дороги. Чтобы прокормиться, Саид продал лошадь, и в Чижган они пришли пешком.
Никто не имел права самостоятельно промывать золотоносные синие глины, смешанные с камнями. Разрешение давал местный бек. У них не было с собой ни запаса еды, ни кетменей, ни кувшинов, ни деревянного лотка, ни бараньей шкуры для промывки — ничего. Поэтому Саид с Кучаком нанялись к человеку, имевшему разрешение местного бека и говорившему на многих языках.
Вначале Кучак решил, что хозяин — самый крикливый человек на свете, потом — что самый сердитый, так как больно дрался плеткой. И все же самое плохое было в том, что хозяин был скупой и жадный. Голодные, они проработали весь день, и, когда вечером отдали надсмотрщику крупинки намытого золотого песка, им дали пять горстей муки, пиалу, бутылку хлопкового масла, немного перца, соли и чая.
