Приключения бригадира Этьена Жерара - Артур Конан Дойль

Я оглянулся. Кругом никого не было видно. Караулы виднелись вдали и казались какими-то неподвижными точками. Мы были одни.

— Я вам не давал слова, — повторил я.

— Вы дали его Софье.

— Тогда, стало-быть, я должен отвечать перед ней, а не перед вами.

— О, конечно, это для вас удобнее, но, к сожалению, вам придется отвечать не перед ней, а передо мной.

— К вашим услугам.

— Ага, у вас есть и сабля! Здесь, стало-быть, измена! Теперь все понятно. Эта девица помогла вам. Она поплатится за это Сибирью.

Этими словами он сам себе изрек смертный приговор. Я не мог его оставить в живых уже ради одной Софьи. Наши сабли скрестились. Еще момент, и я перерубил ему горло.

Через два дня я присоединился к армии в Смоленске.

Но, довольно, друзья мои! Я не хочу больше вспоминать об этих тяжелых временах! Скажу только, что до Варшавы добралась лишь четвертая часть великой армии. Но честь Этьена Жерара не была потеряна. Русские говорят, будто я нарушил слово, но пусть они посмеют сказать мне это в глаза. Руки мои ещё не ослабели до такой степени, чтобы в них не удержался пистолет. Я к услугам сомневающихся.

XII. СОСТЯЗАНИЕ ЖЕРАРА С НЕМЕЦКОЙ КНЯГИНЕЙ

Иные люди, слушая, как я рассказываю о своих подвигах, начинают считать меня хвастуном. Может-быть, даже и вам, друзья мои, приходила в голову такая мысль. Уверяю вас, что думать так обо мне — величайшее заблуждение, и вот почему: хорошие солдаты никогда не хвастают, а так как я идеально хороший солдат, то, значит, и хвастовство мне совершенно чуждо. Я не виноват, что мне приходится изображать себя то храбрым, то находчивым, то интересным человеком. Ведь я вам говорю о том, что было в действительности. Не могу же я искажать правду или умалчивать о ней. Это была бы ложная скромность.

Надо вам сказать, что после неудачной русской кампании остатки нашей бедной армии были расквартированы по западному берегу Эльбы. Здесь французские солдаты оттаивали понемножку от русских морозов и нагуливали себе жир, попивая доброе немецкое пиво.

Много товарищей мы погребли в снежных полях России. О, эти ужасные сугробы! Русская кампания оставила во мне тяжелое и неизгладимое впечатление. Я до сих пор ненавижу сочетание белого и красного цветов. Мне представляется, что это французская кровь на русском снегу. Как вы меня ни просите, но я вам ни за что не расскажу ни одного эпизода из этой проклятой войны. Едва я только подумаю о России, мое вино превращается в уксус, а табак — в солому.

Из полумиллиона людей, перешедших через Эльбу осенью 1812 года, вернулось весной 1813 года только сорок тысяч пехоты. Это были ужасные, железные люди, привыкшие питаться лошадиным мясом и спать на снегу. Они были преисполнены злобой и ненавистью к русским.

Мы остановились на берегу Эльбы и ждали, когда император соберет новую армию для нового похода в Россию.

Кавалерия наша находилась в самом плачевном состоянии. Мои гусары стояли в Борна. Там я им устроил смотр. Когда они стали парадировать передо мной, я не мог удержаться и зарыдал. Если бы знали вы, в каком жалком положении находились мои красавцы гусары и их некогда неукротимые скакуны!

Но я тут же утешил себя, мысленно воскликнув:

— Будь мужественным! Гусарский полк пострадал сильно, но сохранил своего полковника, а это самое главное.

Вскоре от императора пришел приказ: всем начальникам кавалерийских полков предписывалось немедленно выехать во Францию для обучения вновь сформированных кавалерийских частей, состоявших сплошь из новобранцев.

Я порадовался, узнав, что мне представляется возможность увидаться с моей дорогой матерью. Кроме того, во Франции было несколько девушек, которые должны были страшно обрадоваться моему прибытию.

Но радость моя умерялась мыслью о той громадной потере, которую должна была понести армия в моем лице. Мне было так жаль лишать своего присутствия армию, что я готов был поменяться местами с каким-нибудь офицером, у которого во Франции остались жена и дети и которого поэтому тянуло на родину. Но это, к сожалению, было невозможно. Нельзя было шутить с голубым пакетом и маленькой красной печатью. Я собрался в путь, сел на лошадь и отправился от Эльбы к Вогезам. Добравшись до Альтенбурга, я оставил большую дорогу и поехал более спокойным, окольным путем. Мне не особенно нравилось отношение немецкого населения к полковнику Этьену Жерару. До сих пор мы с немцами были всегда добрыми друзьями. Правда, в течение целых шести лет мы хозяйничали в их стране немного бесцеремонно, но нигде не обнаруживали при этом и тени досады.

С мужчинами мы были любезны, а женщины были любезны с нами. Добрая, удобная Германия превратилась для нас во что-то в роде второго отечества.

Теперь же, после нашего неудачного похода в Россию, в поведении населения я замечал нечто особенное, новое. Я совершенно ничего не понимал.

Прохожие, с которыми я встречался, не отвечали на мои приветствия. Лесничие отворачивались, делая вид, что не замечают меня. Деревенские жители собирались группами и злобно