Игорь Бестужев-Лада - Отвага
Андриан полюбил горячее конное дело. Конечно, авиация, артиллерия и танки — боги войны, и они решают исход боя, но, как говорил командир эскадрона: «Кавалерия — не ездящая верхом пехота. Это подвижный род войск. Развивая успех, достигнутый танкистами, мы будем атаковать и в конном строю». Он учился воевать за Отечество так же, как восемь веков назад русские витязи. Он выедет в поле, как и те витязи, с узкой полоской отточенной стали в руке… Правда, они были в доспехах, а его сердце прикрывает только комсомольский билет. Правда, тогда враг имел луки и стрелы, а теперь — пули и снаряды. Андриан уже начал понимать, что борьба получалась совсем не такой, как ее представляли студенты-историки в веселой зеленой дубраве на Донце в первый военный день.
И мучились не дающим покоя вопросом: как же так? Почему мы отступаем, почему сдаем города, лежащие уже в самой сердцевине страны, куда со времен Наполеона не ступала вражеская нога? Само слово «отступление» не произносилось. Всякое, пусть малейшее, проявление неверия, малодушия и паники рассматривалось как трусость и немедленно пресекалось.
Хороший кавалерист рождается трудно. Упорные занятия изматывают, один уход за конем занимает ежедневно три с половиной часа. Все бегом. Шагом эскадрон ходил только в столовую. Тут над строем взмывали голоса запевал:
Вспомним-ка, ребята, годы боевые,Боевых товарищей-друзей.Удалые, смелые походыБоевой дивизии моей.
Низко, грозно и мощно раскатывался припев, хрустел под ударами тяжелых сапог песок, звенели шпоры. Андриан «рубил» шаг, как все, и чувство слитности с эскадроном грело его сердце.
Там, в степи широкой,Братская могила.А над ней — березонька одна.Мать-Отчизна в сердце сохранилаБоевых героев имена.
…Солнце пригревало уже ощутимо. Одежда высохла. Пересчетов оглянулся. По дну балки через заросли купыря шел младший лейтенант Табацкий, командир взвода: за тридцать, грузноват, мешковат, что нетипично для обычно легких, сухих, подтянутых кавалерийских командиров. Табацкий до войны работал ветеринаром на конезаводе, коня понимал и любил, но кавалерийскую службу знал слабовато и был не так требователен, как Рыженков, взвод он принял перед самым походом. И «командирского» голоса у него не было.
— Ну как тут у вас? Окопались? Замаскировались?
Сверху свесилась голова Отнякина:
— Порядок! Воевать так воевать — пиши в обоз. На последнюю телегу! Как там насчет навару? А то вчера, товарищ младший лейтенант, дали супец — лапшинка за лапшинкой гоняется с дубинкой.
Пересветов попросил:
— Разрешите отлучиться. Съездить в ту рощу. Это пять-десять минут всего.
— А что такое?
— Да я, понимаете ли, прошлым летом был там с экспедицией. Ну и забыл на стоянке нож. Отличный большой складной нож — отец подарил.
Табацкий вздохнул.
— Нет, не могу разрешить. Рискованно, да и не положено.
Пересветов знал, что если Табацкого еще раз понастойчивей попросить, отпустит. Но тут издали послышалось прерывистое, как волчье завывание, нагоняющее тоску гудение авиационных моторов. Немецких моторов, это уже кавалеристы знали — наши гудели и звонче и ровней.
— Воздух! — разноголосо командовали дневальные в балке.
Халдеев деловито щелкнул затвором. Вой на западе нарастал.
— «Хейнкели», двенадцать штук, — выкрикнул нервно Отнякин, — разворачиваются над рощей, пошло-поехало!
Лошади захрапели, земля под ногами Пересветова внезапно как бы провалилась, и тут же его толкнуло вверх. С обрыва посыпалась комками земля, и только после этого донеслись тугие разрывы. Удерживая лошадей, Пересветов несколько отошел от обрывистого края к середине балки и увидел самолеты, с воем делающие виражи над степью. Роща — та самая, приютившая в прошлом году студенческую экспедицию, — была в центре разрывов.
Пересветов думал только о том, как справиться с лошадьми. Лошадь может обезуметь от страха, оборвать повод, а то потащить коновода на поводе.
Конь — чуткое животное, он улавливает состояние человека; трусить, терять самообладание нельзя ни на секунду.
Разрывы в роще прекратились, но один самолет повернул прямо к балке.
— Воздух! — завопил Отнякин.
Халдеев поднял из окопа ствол своей снайперской, пытаясь поймать в прицел переваливающийся из ровного полета в пике бомбардировщик с растопыренными, как лапы, колесами устаревшего, неубирающегося шасси.
— Брось, — крикнул Отнякин, — демаскируешь!
В этот момент от самолета отделился черный предмет, ударился о землю в полусотне шагов от кавалеристов, но взрыва не последовало. С изумлением все увидели, что это не бомба, а железное, похожее на тракторное колесо с шипами-шпорами.
— Кончен бой, перекур, — меланхолично сказал Табацкий, вытирая платком потное лицо и доставая кисет и бумагу.
Напряжение сразу спало.
Пересветов успокаивал коней. «Раньше думал: война — это сплошные взрывы, атаки, стрельба, подвиги. В общем, кино. А оказалось — учеба, работа, служба, опять работа. Вот уже трое суток ночами едем, днем стоим. И только минуты длится бой, когда летит такой шальной самолет… Впрочем, — остановил он сам себя, — все впереди. Наступать-то мы еще не начинали. Готовимся… А что-то потом будет?»
— А это что? — Табацкий указал на небольшое вздутие на ноге пересветовской кобылы.
Пересветов пожал плечами.
— Так нельзя, — Табацкий оживился, — за лошадью надо смотреть. Глаз да глаз. Особенно за кобылами — у них организм понежней. Ведь лошадь в принципе устроена точно так же, как и человек.
Комвзвода извлек из полевой сумки пинцет, ватный тампон и бутылочку с йодом. Быстро и ловко обмял нарыв, обнажил, сняв коросту, его головку, выпустил гной…
— Здорово, — вырвалось у Пересветова, — кобыла не шелохнулась даже, а она у меня строптивая.
— Так, милый-дорогой, это же мой хлеб… Я техникум кончил плюс девять лет практики. Лечить лошадей умею, ездить — так-сяк. В школе мне в первый день сказали: «Без шенкелей на конную подготовку не ходить». Я спросил, где их взять. «Хоть на складе получайте». Ну, я и поперся на склад. Там и объяснили: шенкель — внутренняя часть ноги от колена, так сколько вам надо, килограмм или два?
— Товарищ младший лейтенант, а можно вопрос? — сказал Отнякин. — Вот Пересветов пусть расскажет, что за книжечку хитрую он в переметной суме возит, нет, чтобы товарищу дать… А то раскурить бы ее.
— Зачем тебе, — спросил Андриан, — эта книга не на современном русском языке, а на древнем.
