Александр Бруссуев - Кайкки лоппи
Картина выходила такая: радист получил телеграмму о смерти отца практиканта, отнес ее, как и положено, капитану. По сложившейся на советском флоте практике Ромуальда должны были отправить даже без замены из любого ближайшего порта, где бы судно ни находилось. Порт был Антверпен, но через неделю они должны были быть в родных водах. Толя-Нос решил: дождаться Питера. Начальнику радиостанции же предложил помалкивать.
— Это мастер из-за меня задурковал, — сказал Блюмберг.
Действительно, в предшествующем Антверпену Роттердаме Коля вечером ушел терзать гармонь в ближайшие кусты за грудами металлолома. Там он по традиции и заночевал. Но судну, вдруг, предложили, не дожидаясь утра, следовать в «Антрепу». Решение было внезапным, но не настолько, чтобы не найти отсутствующего на борту гармониста. Однако капитан, находясь в своей «сумеречной зоне» постановил: никому не отлучаться с борта и немедленно идти в рейс. Старпом дунул для порядка в судовой горн, но был жестоко закритикован начальством, так что Блюмберг, не расслышав прощальный гудок «вермишели», преспокойно проспал до самого утра. Какое же было его удивление, когда на причале он не обнаружил даже следов от судна под российским флагом. Стоял какой-то сухогруз, но там бегали одни узкоглазые смуглые парни, которые по-русски не понимали ни черта и его на борт не пустили.
Но, даже не зная никакого иностранного языка, советский моряк не пропадет, тем более, если он носит такую многообещающую фамилию, как «Блюмберг», облачен в драную фуфайку и держит под мышкой гармошку.
До проходной порта в Ротере добраться не так уж и просто, можно идти несколько часов — и не дойти. Его подобрал автобус с офицерами из службы иммиграции. Те, проверив фамилию, название парохода и страну проживания странного бомжа, потребовали играть на гармошке. Насладившись диковинными звуками, они связались с былым судовым агентом и передали Колю ему, чтоб тот отвез Блюмберга прямиком в Антрепу. Документов у нашего матроса не было никаких, поэтому очень странно поведение «иммигрэйшн»: они не стали его пытать, допрашивать, бить и расстреливать. Просто отпустили. Наверно, песня под гармошку разжалобила.
Через два часа уже в Антверпене Колю с рук на руки передали другому агенту — бельгийскому, чтобы тот доставил нашего парня прямо на борт. Однако «вермишель» поставили на сутки на якорную стоянку, поэтому пришлось бичевать в каких-то вагончиках, где были постели и туалет, а больше ничего не было. Очевидно, звуки желудка и выхлоп перегара были слышны не только самому Блюмбергу, поэтому агент привез еду, пиво и чеки, которые жестами потребовал подписать. По этим бумажкам получалось, что российский моряк проживал в ожидании парохода в трехзвездочной гостинице, получил двухразовое питание и деньги на карманные расходы. Коля жестами потребовал равноправной сделки — и агент, честно выплатив карманные франки согласно описи, выложил перед ним еще десять листов, в которых старый автомобилист без прав Блюмберг узнал техпаспорта на разновозрастные автомобили, в том числе и советского производства.
На судне капитан, наложивший в штаны за свои противоправные действия, лишил Колю зарплаты на срок, пока суточные не покроют издержки на мифическое такси Роттердам — Антверпен, гостиницу, питание и карманные расходы. К слову, спустя месяц в родном городе Блюмберг легко продаст все техпаспорта за тысячу двести американских рублей, тем самым в три раза окупив свои затраты за свой срок вынужденной эмиграции.
— Да брось ты! — махнул рукой старпом. — Он-то тебя, получается, фактически бросил за границей, чуть не спровоцировав международный скандал. Все из-за второго штурмана, точнее его шрама на голове!
Когда-то перед тем самым Антверпеном, оказавшись на рейде почти на сутки, Вова позволил себе расслабиться. Делать было особо нечего — судно на якоре, течений, грозящих сорвать пароход и выбросить его на мель, тоже не наблюдалось. Сиди, смотри в иллюминаторы.
Вова крепко выпил с кем-то, может быть, даже и с отражением в зеркале. Присел на койку, потерял сознание, упал на палубу, принял удобную позу и счастливо проспал до самой своей вахты. Пришел его будить матрос Ромуальд, постучался, как водится. Второй штурман булькнул что-то в ответ, не открывая глаз, впрочем. Ромуальд, решив, что ему сказали: «Войдите», смело открыл дверь с загадочным стуком обо что-то и протиснулся в получившуюся щель. Вова в это время пытался встать на ноги, на лбу ужасным бордовым рубцом горел шрам, глаза налились кровью. Матросу настолько не понравился его внешний вид, что он резво убежал на мостик и тут же доложил третьему штурману, что, похоже, он сломал голову второму помощнику капитана. А в это время Толя-Нос собственной персоной прятался возле штурманского стола. Блюмберг эмигрировал, Вове до смерти голову разбили — так можно и годовой премии лишиться! Такая мысль очень не понравилась мастеру, он уже открыл, было, рот, чтобы гневно заклекотать, но тут в рубку ввалился Вова.
Он действительно выглядел не самым лучшим образом, весь плоский, как камбала, а на лбу — рубец в пять гигантских сантиметров.
— Что это? — вскричал капитан и пальцем ткнул второму штурману в голову.
— Ах, оставьте, — ответил Вова и тяжело сел в штурманское кресло.
Толя-Нос пробежался по рубке два раза с одного борта до другого, потом бросился на выход.
— Я на вас жалобу напишу! — донеслось уже из дверей.
— Коллективную, — согласился Вова и со второй попытки закурил сигарету. — Чего такой шум?
Постепенно цвет лица его стал более привычным — зеленым, шрам поблек и почти исчез. Вообще-то, конечно, морда стала розовой, борода — встопорщенной, но рубец действительно стал почти незаметным.
— Да, досталась мне эта отметина при самых странных обстоятельствах, — начал Вова. — Нужно мне было с женой развестись, выгоняла она меня из дому, нападала вместе со своей мамашей всячески, ругалась постоянно. Я по утрам с дочкой виделся, в садик ее отводил, разговаривал, объяснял, как мог. Хорошая она у меня девчонка. А потом собирался идти заявление на развод писать. Но как-то не получалось все — почему-то напивался перед этим в соседнем с судом баре. Так и уехал на пароход неразведенным. А что — жене хорошо, она деньги мои все получала, а я жил на подножном корму — на суточных.
Настал конец марта, на купленной «Вольве» поехал я домой. Решил: сделаю дочке подарки, что набрал за рейс, напишу заявление и стану вновь никому ненужным, то есть холостым. Пока добирались с враждебной нам в таможенном отношении Эстонии, где в порту Пярну застал нас дембель, через очень враждебную в таможенном отношении Россию до дому, случился поздний вечер. Где-то в десять вечера подъехал я сквозь удивительно сохранившиеся сугробы к бывшему своему дому. Там меня, естественно, никто уже не ждал: дочка спать легла, ну, а жена…
