Александр Бруссуев - Кайкки лоппи
Временами он выпивал с мастером, благо были примерно в одной возрастной категории. После трех-четырех дней совместного пьянства у них случались размолвки, потом до следующего возвращения Толи-Носа из лечебницы они каждый уходили в одиночное плавание. А однажды даже произошла драка.
Пришел как-то Сидоров под утро к трапу с исцарапанной физиономией и напугал осоловевшего от стоянки в порту Выборга Колю Блюмберга.
— Я, — говорит, — брошусь в океан.
— Почему? — удивился Коля.
— Я капитана загрыз.
— А, ну тогда, конечно, легче утопиться, — согласился Блюмберг.
Сидоров помолчал немного, всхлипнул и прыгнул мимо трапа на берег. Полежал немного на грязном причальном бетоне, потом сел и спрашивает:
— А где это?
— Что? — облокотившись о фальшборт, спросил матрос.
— Ну, как это по-русски — вода?
Коля посмотрел по сторонам, но было еще темно, поэтому он предположил:
— Далеко.
— А это — что? — дед похлопал ладошкой по твердой суше.
— Это — порт Выборг.
— Ну, ладно, — Сидоров с трудом поднялся на ноги. — Когда будет океан — сообщи мне.
Дед с мастером действительно передрались между собой со свойственной им обоим сноровкой. Толя-Нос постарался ногтями расцарапать противнику все лицо, тот же ничего лучшего не придумал, как впился ртом в его шею за ухом. Но к тому времени в наличии у старшего механика Сидорова был один единственный видимый зуб, которым прокусить задубевшую капитанскую кожу было невозможно. В конце концов, не вампиром же был бывший рыбак! Поэтому, оторвав от себя присосавшегося деда, Толя-Нос обзавелся шикарным засосом. «Как его теперь домой бабка пустит?» — сокрушались моряки. — «С такой-то любовной печатью!»
Но капитан не стеснялся нисколько, заметив скошенные на собственную шею глаза лоцмана, стивидора или представителя портовых властей, он нарочно поворачивался удобным для созерцания боком. Те почему-то начинали подозревать судового монстра — повара Ларису, дурнели глазами и старались исчезнуть как можно быстрее.
Электромеханик, ухаживающий за Ларисой, даже как-то возмутился главарю Таллиннских грузчиков, когда тот недвусмысленно пошутил. Но главная черта «электрического человека» была та, что никто никогда не понимал, о чем тот говорит.
— Азызы, базызы, — говорил он и изо рта у него разлетались крошки.
Ромуальд подозревал, что он постоянно ест печенья, черпая в них силу для получения благоволения такой дамы, как Лариса.
А еще электромеханик имел свойство быть всегда и везде. Идет Ромуальд прибирать судовую баню-сауну, открывает дверь в парилку — а там уже сидит в позе мыслителя «азызы-базызы». В одежде и с отвертками в нагрудных карманах. Чего там делал? В тот же миг третий механик заходит в помещение аварийного дизель-генератора, — а ему навстречу с озабоченным видом электришен. Боцман ждет, чтобы попасть в туалет, ставит ноги крестиком, дышит, как роженица. Дверь открывается — электромеханик строго смотрит и выходит, как Наполеон с Ватерлоо. Ромуальду, боцману и третьему инженеру остается только переглядываться и пожимать плечами.
Однажды утром Лариса тяжелой походкой с игривым выражением на опухшей ото сна роже вышла, вдруг, из каюты штурмана Назара. Электромеханик был тут как тут, взвился, запрыгал на месте, и устремился к тому в нумера. Третьего штурмана после окончания вечерней вахты принесли в каюту на руках. Вместо пароходского стукача второго штурмана, бывшего некогда помполитом, приехал скромный карельский парень Вова, добрый и компанейский чувак. До трех часов ночи они совместно радовались сотрудничеству, потом Назара торжественно вынесла могучая повариха и уложила в люлю.
Штурман пришел в себя от того, что его за плечи тряс беснующийся, брызгающийся крошками изо рта электромеханик. Последнее, что он помнил — эта рубка и трясущий бородой Вова, а тут такое непотребство. Слов, как обычно, разобрать не было никакой возможности, но электромеханик всеми своими сто сорок пятью сантиметрами роста выражал крайнюю степень недовольства и решительность идти до конца. Назар тяжело вздохнул, с минуту понаблюдал, как от его перегара сворачивается краска на иллюминаторе, потом поднял непрошенного гостя за шиворот и выбросил за порог. Как ни странно, электромеханик сразу успокоился, даже запел под нос себе песню на незнакомом языке и убежал.
С той поры получалось, что каждый день кто-нибудь просто обязан был пнуть, толкнуть, пихнуть, наградить подзатыльником электромеханика. Тогда тот успокаивался и переставал на целые сутки кидаться на людей.
8
Когда до конца практики оставался всего месяц, Ромуальда охватила неясная тревога. Казалось бы, большая часть срока завершена, можно ждать возвращения домой, но каждый день тоскливой безнадежностью глядел в иллюминатор его каюты. «Вермишель» должна была через неделю вернуться в очередной раз в родной порт, зависнуть там дней на пять, а потом с последним караваном двинуться вниз по Волге на Черное море, где и суждено было работать всю зиму. К середине ноября уже надо было возвращаться в училище, чтобы оттянуть последний год. «Все хорошо, да что-то нехорошо», — писал детям Гайдар, так же чувствовал себя и Ромуальд.
Началось с того, что он подрался на баке с боцманом. Большой черный парень, всегда и всем недовольный, не умеющий спокойно разговаривать, вдруг показался невыносим.
— Слушай, босс, у тебя папа, мама есть? — спросил вдруг Ромуальд после очередной порции криков и ругательств.
— Тебе какое дело? — набычился тот и подошел вплотную.
Это было уже угрожающе, но Ромуальд не захотел отступать.
— Почему ты такой злой, как собака? — продолжил он, не сомневаясь, что эта реплика «Василия Алибабаевича» не будет воспринята, как шутка из фильма.
Боцман не стал больше разговаривать. Он с перекошенным от ярости лицом начал бить с обеих рук.
«Раз, два, три», — считал Ромуальд про себя, ставя локти под удары в корпус справа и слева. Не успел он подумать, что сейчас пойдет боковой в голову, как тело само присело. Тяжелый кулак пролетел над самой макушкой. Но босс не удивился, что не попал. Когда-то в детстве он, видимо, занимался боксом, отрабатывал серии, поэтому вновь вернулся к тому, с чего начал.
«Раз, два, три», — считал Ромуальд, снова присел. В третий раз заниматься подсчетами он не стал. Правой ногой он со всех сил ткнул боцмана всей ступней в живот. Пятка пришлась как раз на пуговицы ширинки. Тот закричал, как подстреленный заяц и резко присел, ухватившись обеими руками за причинное место. Ромуальд снова ударил ногой, на этот раз сбоку по голове.
