Сергей Алексеев - Утоли моя печали
Ученый выглядел натуральным книжником и больше напоминал сельского дьячка – русая редкая бородка, ранняя лысина от лба и печально-светлые, пронзительные глаза.
– Вашу заявку на экспертизу я нашел в архиве, случайно, – объяснил он. Почему-то сдали без ответа, а меня заинтересовало. И я полгода сидел над этим текстом, использовал несколько методик дешифрирования и добился результата. Сейчас я прочитаю желтую надпись. Только прежде удовлетворите мою жажду сердца (так и сказал!): откуда эта грамотка? Я понимаю, это сопроводительная молитва, дается покойному в руки… Но кто этот покойный?
– Не установлено, – признался Бурцев. – К моему сожалению, дело не раскрыто и, кажется, прекращено.
– Это был великий человек! – горячо воскликнул книгочей и стал тут же поправляться. – Нет, имеется в виду, необычный. Могу предполагать, что он царской крови, понимаете? Или имел какое-то отношение к царской династии. Над ним совершили какой-то древний ритуал!
– Да, его выкопали на девятый день из тайной могилы и отчленили голову.
– Тогда все подтверждается! – Голос ученого задрожал от волнения. Безусловно, он царского рода!
– Мало того, – зажигаясь его волнением, продолжил Бурцев. – Из черепа сделали кубок, оковали золотом и повторили эту надпись на лобной кости.
– Это дело следует непременно раскрыть! – потребовал ученый. – Установить имя! И найти тех, кто совершил этот сатанинский ритуал!
– Что же написано на грамотке? Читайте!
– Здесь, по приказу тайных сил, был принесен в жертву Царь, чтобы уничтожить государство. Да извещаются об этом все народы, – наизусть прочитал книгочей. – Понимаете, о чем речь? Если надпись сделана фломастером, а потом повторена на лобной кости, это значит, они снова вернулись в Россию.
– Кто – они?
– Те, кто оставляет кабалистические надписи! Служители сатаны. Если они пришли к нам, значит, мир уже в их руках, под их властью. Последний оплот, не взятый ими в плен, – Россия.
Он выложил перед Бурцевым письменное заключение – целый трактат, касаемый каббалы и сатанизма. Распрощавшись с ученым, Сергей подробно изучил сочинение и почувствовал «жажду сердца». Дело по зубцовскому старцу действительно было прекращено и находилось в архиве. Пришлось идти на поклон к Фемиде, поскольку требовалась виза, чтобы вытащить его из бумажного кладбища. И она подмахнула ему требование, однако знания и специализация Бурцева неожиданно потребовались для дела другого, но, как потом выяснилось, незримыми нитями связанного с городом Зубцовском.
В Свято-Кирилловском монастыре неизвестными лицами был похищен монах по имени Рафаил, и теперь иерархи Православной Церкви требовали досконального расследования на высшем уровне, поскольку подозревали очередное ритуальное убийство. И, видимо, хорошо досаждали руководству, что началось кое-какое шевеление: стали искать, кто же работал по таким делам, и оказалось, в прокуратуре уцелел один Бурцев. Ему и отдали дело, но не для производства, а чтобы профессионально отписался и успокоил церковников.
Едва взяв дело в руки, Бурцев подскочил от неожиданности: монаха в миру звали Владислав Губский – тот самый морской офицер, что несколько лет носил за президентом чемоданчик с «ядерной кнопкой», в общем, старый знакомый. Из тех материалов, которые находились в тощем деле, было неясно, как бывший каперанг попал в монастырь. И никому в голову не пришло сопоставить его с тем самым Губским, дело на которого было прекращено, изъято и осело где-то в не доступных простым смертным секретных архивах. А сам он, освобожденный от уголовной ответственности по причине полной невменяемости, отправлен до конца жизни в закрытую психлечебницу.
После доклада у руководства возник легкий шок: тут пахло не свихнувшимся в какой-нибудь «горячей точке» сатанистом – спланированной операцией и иностранной разведкой, а значит, и громким скандалом на весь мир. Тем более время подходящее: Запад трясется и воет от страха, пытаясь выяснить, в чьих руках сейчас находится русская «ядерная кнопка».
Как выяснилось, спецслужбы уже рыщут повсюду и беспорядочно, однако при этом, как обычно, скупы на информацию, поставляемую в Генпрокуратуру.
Бурцеву полностью развязали руки, как бывало в мирное время, и наделили всяческими полномочиями, как и положено во время революции.
В подмосковной психлечебнице, куда отправили Губского, следы терялись: было документальное подтверждение, что больной из-за перегрузки закрытого отделения переправлен в Томскую больницу республиканского значения вместе с другими, однако туда прибыли все, кроме каперанга. То ли выкрали, то ли попросту сбежал по дороге, а медики из корпоративных интересов спрятали концы в воду. Начинать следовало с монастыря, куда Бурцев и отправился в командировку, причем с легендой московского сноба-следователя, которого отрывают от важных дел розысками какого-то монаха – руководство боялось любой огласки…
Все это напоминало страуса, спрятавшего голову в песок. Работая в Оптиной пустыни, Сергей хорошо изучил монастырскую жизнь и устав: если человек ушел от мира и принял постриг, то настоятель знает о новом иноке буквально все, каждый его шаг, поступок, грех, всякую его самую тайную мысль. Правда, есть тайна исповеди, но есть ли она в данном случае, никто гарантировать не может. Слишком неординарной личностью был каперанг Губский, слишком много умел, видел и помнил, чтобы это кого-нибудь не заинтересовало, кроме святых отцов.
Не случайно же его похитили…
Свято-Кирилловский монастырь находился в черноземной зоне, среди распаханных озимых полей, по-зимнему занесенных снегом, но мокрых и непролазных, зато на холме, подпертом быстро нищающими, некогда крупными совхозами. Наполовину разрушенный, он напоминал взятую долгой осадой и отданную на разграбление крепость: огромные прораны в каменных стенах, частью снесенные, частью ободранные купола, будто ядрами исклеванные храмы и братский корпус. Из срезанного до половины шатра колокольни торчала ржавая емкость – звонницу переоборудовали под водонапорную башню, откуда до сих пор питались оба совхоза. Разор был настолько мощным, что все следы реставрации, если смотреть издалека, растушевывались и терялись, однако, поднимаясь на травянистый холм, обнесенный проволочной поскотиной, Бурцев стал замечать, что основная церковь покрыта уже новой, потускневшей от кислотных дождей оцинковкой, восстановлены кресты, залатаны и только еще не выбелены стены, да и братский корпус – под шиферной крышей, со стеклами в окнах и дымами над трубами.
А дорожки между заснеженными цветочными клумбами вычищены и посыпаны белым речным песком.
