Виктор Пронин - В исключительных обстоятельствах

— Этот Тасиро Тансу здесь один?

— Пока, думаю, один. Будем ждать, когда он очнется. Что же с Викой. Если с ней что-то случилось, виноват будет только он один.

— Я нашел в роще закопанный мешок с военной формой без погон. Похоже, что это он смотрел в окно.

— Похоже. Что вас толкнуло прийти в отель, вы же должны быть у самолета?

— Ушла и не вернулась наша медсестра. Вы ничего не знаете о ней?

Видимо, с лицом Гарамова что-то происходило. Исидзима мягко тронул его за плечи:

— Успокойтесь. Она давно ушла?

— Около получаса.

Исидзима резко выдохнул ртом воздух, выражая этим жестом сочувствие.

— Боюсь, эта сволочь привязала ее где-то. Так, по крайней мере, он мне сказал.

— Где?

Исидзима скосил глаза. Лицо Тасиро Тансу дернулось, губы непроизвольно сжались.

— Попробуем выяснить у него. Я так и думал — он очнется раньше, чем это сделал бы я.

Веки Тасиро Тансу открылись, некоторое время он сосредоточенно и неподвижно смотрел вверх. Потом, не поворачивая головы, одними зрачками обвел комнату, остановил взгляд на Исидзиме, Гарамове, Снова перевел глаза на потолок.

— Тасиро! Где русская девушка? — спросил Исидзима. Тасиро не шевельнулся. Гарамов достал свой парабеллум. Подумал: что бы ни случилось, сейчас он прихватит его.

— Где русская? — повторил Исидзима. Тасиро неподвижно смотрел вверх. Гарамов, утяжеляя дыхание, медленно поднес дуло к виску Тасиро, Тот не дрогнул ни одним мускулом. Гарамов почувствовал: кажется, он в самом деле сейчас на грани того, чтобы пристрелить японца. Прохрипел:

— Где русская?

Сказал шепотом по-русски, обращаясь к Исидзиме, но работая на связанного:

— Исидзима, я пристрелю его как последнюю сволочь, если он не скажет.

— Он нам нужен, — подыграл Исидзима.

— Я плевал! — Он пригнулся вплотную к Тасиро и сказал по-японски: — Говори, где русская девушка, иначе стреляю.

Японец молчал

— Паскуда! — выругался Гарамов и начал медленно вести пальцем по курку сверху вниз — отработанный прием, показывающий, что он сейчас выстрелит. Тасиро не реагировал. Было видно, что эта комедия проводилась впустую. Исидзима тронул Гарамова осторожно за плечо, и тот понял: лучше все это оставить. Спросил взглядом: что делать?

— Боюсь, мы зря теряем время. Оно сейчас нужней для вашей медсестры.

— Нужней, но где она?

— Узнаем у девушек. Кажется, он их запер в одной из комнат.

— В какой? — Он показал взглядом на Тасиро: а с ним?

— Его оставим пока здесь. Развязаться, я думаю, он не сможет. Только нужно сделать кляп.

Директор отеля достал из кармана грязный платок, скатал его в трубку, ножом разжал Тасиро зубы. Поморщившись, плотно воткнул кляп.

— Думаю, чтобы вытолкнуть этот кляп, он потратит по меньшей мере час. Нам же этого вполне достаточно.

Они вышли. Исидзима тщательно запер дверь и прошел в конец коридора. Завернул за угол, остановился у одной из дверей. Прислушался. Сказал:

— Есть кто-нибудь? Сюэ Нян, вы у себя?

Достал связку, вставил и повернул ключ.

В комнате на лежанке молча сидели пять девушек. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: они в шоке. Он узнал Сяо Э, подававшую ему утром завтрак. Как только они вошли, она повалилась на лежанку и забилась в истерике. Директор отеля сел рядом, стал гладить девушку по спине:

— Ну, Сяо Э. Этот человек обезврежен. Мы его связали, заперли, а ключ вот здесь, в этой связке. Ну, Сяо Э? Он ведь вам ничего не успел сделать?

Сяо Э, тихо всхлипывая, затрясла головой: нет.

— Где Мэй Ин?

Она продолжала плакать не отвечая.

— А Фэй Лай?

Гарамов обратил внимание на одну из русских. Она была хорошенькой, какой-то мягкой, у нее были круглые васильковые глаза и маленький нос, с которого сейчас слезла пудра и выступили скрываемые до того конопушки. Исидзима посмотрел на эту русскую:

— Что, Сюэ Нян?

Девушка вжала голову в плечи, испуганно посмотрела на стену. Да, все эти девицы боятся длинного японца так, будто это дикий зверь.

— Понятно, Сюэ Нян. Они там?

Русская кивнула.

— Он с ними что-нибудь сделал?

Сюэ Нян покачала головой.

— У вас что, язык отнялся?

Сюэ Нян сморщилась, заплакала.

— Хорошо, хорошо. Сидите пока здесь. Ничего не бойтесь. Вы поняли, что я сказал? Ничего не бойтесь, он был один. Мы сейчас придем. Господин Гарамов, прошу вас, загляните в комнату под знаком «ласточка», она рядом. А я пройду в следующую.

Когда Гарамов вошел в соседнюю комнату и увидел беспорядочно разбросанные по полу белье, подушку и одеяло, а на кровати связанную Вику, у него сразу перехватило дыхание и сжало горло. Вика хоть и была в платье, лежала на кровати босая и простоволосая, с неестественно задранным подбородком. Ему показалось, что она мертва. Первое, что бросилось в глаза, были босые, безвольно раздвинутые и связанные ступни. Мертва? Он кинулся к ней, вытащил изо рта кляп, осторожно отложил скомканный, испачканный слюной платок. Нагнулся, погладил по щеке:

— Вика!

По движению ее лица он убедился, что она все-таки жива. Нагнулся — что же у нее с головой — и увидел, что лежать с закинутым затылком ее заставляет веревка, пропущенная под подбородком и привязанная за переднюю дужку кровати. Перерезал веревку и освободил подбородок. Вика тут же сморщилась, будто съела что-то кислое, пригнула подбородок к груди. Снова слабо закинула голову. Он осторожно поддержал ладонью ее затылок, сказал тихо:

— С тобой все в порядке?

Она открыла глаза, сказала шепотом:

— Ты?

— Я.

Вика смотрела куда-то вниз, и он понял, что она проверяет: в платье ли она.

Гарамов хотел помочь ей сесть, но лицо Вики вдруг искривилось. Глаза наполнились слезами. Вика закусила губу и стала хныкать, нет, не плакать, а именно хныкать, вцепившись двумя руками в его плечо. Так хнычут совсем маленькие дети, когда их что-то напугает. И Вика сейчас хныкала, глядя в пространство, вздрагивая и дергая его за плечо, а он не знал, что делать, и только повторял:

— Ну что ты, Вика! Что ты! Ну? Не надо. Все в порядке. Главное — ты жива. Ну, Вика? Все ж хорошо.

Но это ее не успокаивало. Она продолжала жалобно хныкать, и тогда он закричал на нее. На какое-то время это подействовало. Она перестала подвывать, несколько секунд молчала, уставившись в одну точку, и вдруг, уткнувшись ему в грудь, заревела в голос. Она плакала, задыхаясь, обиженно искривив лицо, всхлипывая, глотая слезы и повторяя с разными вариациями одну и ту же фразу:

— Я же хотела как лучше! Я же... хотела... как... лучше...

Гарамов терпеливо ждал. Похлопал по щеке. Почувствовал — сейчас рыдания должны прекратиться. Так и случилось, и он подумал: главное, она жива.