Обыкновенные истории - Геннадий Олейник

В центре комнаты стоял, ехидно ухмыляясь, мужчина с не по возрасту рано поседевшими волосами. У его ног лежало то, что еще мгновение назад было бутылкой, а пятно, растекшееся вокруг, — шампанским. Когда всеобщее внимание было привлечено, мужчина прошагал вперед по направлению к художнику. И чем ближе он подступал, тем дальше отступал художник, словно увидел призрака прошлого, пока не уткнулся спиной в стену. Страх и капли пота застыли на лице у звезды, молодой и малоизвестной, но ценимой посетителями Галереи. Торжество и жажда действий сверкали в глазах возникшего из ниоткуда незнакомца. Через мгновение раздался еще один хлопок, и присутствующие ахнули — незнакомец влепил пощечину ученику Мастера.

— Как смеешь ты выставлять свои работы рядом с работами учителя?

— Он разрешил мне!

— Не помнится мне, чтобы наш учитель отзывался о тебе как о достойном!

— И все же он отзывался. Придется тебе это принять!

Публика в недоумении от того, что происходит, замерла. Изредка раздавались перешептывания — все ждали, когда хоть один из сцепившихся мужчин изволит объясниться.

— Меня зовут Петр, — в ответ на всеобщее удивление и разрастающийся интерес представился незнакомец, — и я тоже ученик Мастера. Я его первый ученик. Между прочим, некоторые из этих картин были написаны мною под неустанным взором Мастера.

В толпе пробежала волна перешептываний и охов. Те, кто стоял ближе к ученикам Мастера, тотчас рефлекторно потянулись к телефонам — такой момент хотелось запечатлеть, чтобы демонстрировать знакомым, не удосужившимся заглянуть в Галерею в первый день выставки.

— Я был его учеником. И все картины здесь — мои.

— Я был его учеником еще задолго до вас, Павел, когда он был в ясном уме и не выбирал себе в помощники проходимцев.

— Тогда почему я о вас не слышал?

— Возможно, потому что вы не слушали.

Повисла пауза. Напряжение так и чувствовалось в воздухе. Собравшиеся и появившиеся из ниоткуда зрители, затаив дыхание, следили за разворачивающейся в лучших традициях библейский притч историей. Одна из дам, ранее искавшая нечто бежевое для пустой стены в своем зале, сначала нерешительно, но все же, набравшись смелости, спросила:

— Петр, так здесь есть ваши работы?

Петр ласково посмотрел в ее сторону, после чего обвел рукой зал, щелкнул пальцами и ткнул в грудь Павла.

— Я не был точен, когда сказал, что здесь есть мои картины. Дело в том, что все картины здесь Мастера. Его уже ученик, которого вы сегодня чествуете как автора картин, лишь изобразил задумку так, как нас учил Мастер. Я бы мог принести сюда свои картины, и вы бы не смогли отличить их от картин Павла и даже от картин Мастера.

— И все потому, что вы ученики Мастера?

— Верно!

Среди присутствующих пробежала волна аханий и оханий. Протискиваясь сквозь толпу к затеявшим спор ученикам Мастера, вышла маленькая, скрючившаяся женщина в клетчатом пальто и с толстой гулькой на голове. Завсегдатаи Галереи знали хозяйку помещения в лицо и с нежностью, к которой относятся к дальним родственникам, прибавляли к ее имени приставку «бабка».

— Господа, не для того мы сегодня собрались, чтобы спорить и выяснять, кто из этих двух молодых человек — ученик Мастера, а кто — самозванец. Я предлагаю поступить следующим образом. Раз Павел причисляет себя к ученикам Мастера…

— И это знают все, — тут же перебил старуху молодой художник, сыскав поддержку у присутствующих.

— И раз Петр причисляет себя к ученикам Мастера и, более того, говорит, что он пишет так же, как и Павел…

— Верно! Ведь, мы лишь последователи школы своего учителя, — с той же наглостью, с которой перебил старуху Павел, вставил свою реплику Петр.

— То пусть они оба выставят свои картины, но не подписывают. Тогда-то мы и узнаем, кто из них достоин зваться учеником Мастера, — закончила пожилая женщина.

И тотчас толпа взорвалась рукоплесканиями. Люди, успевшие покрыться слоем пыли от скуки светских мероприятий, но вынужденные скитаться по ним ради поддержания статуса и траты излишков, наконец-то получили шоу. Сенсацию! Не поддельную, без бутафории и дублеров — бой не на жизнь и не на смерть, о котором знали лишь члены маленького клуба, коим была Галерея. Им предстояло стать свидетелями и судьями в соревновании за кое-что ценнее, чем жизнь или смерть, — за наследие.

Билеты на запланированный день были раскуплены в тот же вечер. А следующие шесть дней, предшествующих выставке, они перепродавались и перепродавались, пока не достигли той цены, называть которую просто неприлично в стране со средней зарплатой, которой не хватило бы и на корешок от билета в день «представления».

На выставке присутствовали все, кто когда-либо посещал Галерею. Даже те из членов «клуба», кто находился на отдыхе, прервали его и вернулись домой ради столь громкого события.

Павел и Петр пришли порознь, но за одним — доказать, кем они являлись. Зрители же явились все вместе, но каждый за своим — стать свидетелем небывалой дуэли, прикупить и так уже распределенные между посетителями картины и сорвать куш на ставках.

Когда покрывала с полотен были сняты, публика оказалась в замешательстве. Присутствующие испытали то чувство, с которым борются отчаяннее, чем с бедностью или с несправедливостью, — ступор. Никто не мог верно назвать авторов работ. Все они были одинаково хороши, и все они вызывали те эмоции, которые могло подарить лишь это место.

Павел и Петр стояли порознь, отчего единственному допущенному на мероприятие журналисту пришлось протискиваться сквозь толпу дважды. Каждый из художников, хоть и был скрыт от другого толпой восхищенных зевак, бросал в противоположные стороны взгляды презрения и недоверия.

— Он-то небось от страха трясется, ведь понимает, что мои работы также хороши, — самоуверенно воскликнул Петр.

— Никто и не подумает приобретать работы человека без имени, того, о ком Мастер ни разу и не упоминал, — в ответ парировал Павел.

— Хотел бы я, чтобы Мастер был здесь. Чтобы он гордился происходящим.

— Чтобы увидел, что его искусство продолжается в тех же традициях, к которым он себя причислял.

— Ох, если бы Мастер это увидел.

— Он, несомненно, все раскритиковал бы.

— Кроме толпы.

— Кроме людского восхищения.

Картины были раскуплены в тот же день и по тому же принципу, что и билеты. Мужчины в зале платили по десять сотен за полотно, джентльмены на лестнице выкупали у них по пятнадцать сотен, а дельцы у входа на улице — по двадцать и тотчас отвозили туда, где перепродавали еще дороже.

Тем же вечером в коморке, что прилегала к выставочному залу, трудился Павел. Он собирал свои пожитки и инструменты, скручивал лески и убирал краски. Выставки