Юсуп Хаидов - На семи дорогах
— Да пока аллах миловал, новые власти особо не беспокоят. Да и забор у меня, как видишь, высокий, — скупо улыбнулся хозяин.
Когда всадники въехали во двор, он, пристально вглядевшись, произнес:
— Я думал, что сват привез с собой барашка, а это, оказывается, человек?
— Как видишь.
— Кто он такой? Зачем он тебе? Что хочешь с ним делать? — начал допытываться хозяин.
— Простая штука. Ай, думаю, чем возвращаться с пустыми руками назад, лучше захвачу с собой пастушка, — ответил неопределенно Бабакули.
— Гм... Ну, ладно. Развяжи мальчику руки, ноги н отведи его вон в ту комнату, — указал хозяин. — Пусть пока там посидит.
— Он оттуда не сбежит?
Хозяин покачал головой и сделал несколько шагов.
— Куда? — спросил Бабакули.
— Запру ворота и спущу собак.
Толкнув Иламана в затылок, приехавшие заперли за ним дверь.
В комнате было темным-темно, она не имела окон. Когда глаза Иламана привыкли немного к тьме, он начал рассматривать помещение.
Потолочные балки были покрыты черной сажей — в этом он убедился, ощупав их: потолок был невысоким. Стены тоже были черными. Посреди комнаты располагался очаг, полный золы.
Иламан протянул руки к очагу, но зола была не теплее, чем песок под снегом.
Продрогший в дороге Иламан понял, что согреться ему не удастся.
Дрожа от холода, он подошел к двери и, обнаружив небольшую щелочку, через которую в комнату лился свет, стал рассматривать двор.
Он увидел двух огромных серых собак, рядом с ними прогуливался свирепый пастуший пес.
Вскоре вышло солнце, и собаки лениво поплелись на солнечную сторону двора, чтобы погреться.
Иламан на всякий случай подергал дверь. Сначала тихонько, затем сильнее. Непрочный запор соскочил, и мальчик вышел во двор. От запаха свежего мяса, жарившегося с луком и морковью, у него закружилась голова. Не раздумывая, он пошел в ту сторону, откуда доносился вкусный запах.
Узкая дверь вывела его на другую половину двора. Здесь он прошел немного и остановился перед двумя кибитками, стоявшими рядом.
Из одной кибитки послышался шепот, и Иламан, не раздумывая, толкнул дверь в эту кибитку.
Перед возвышением, обтянутым красным покрывалом, украшенным узорами, сидело несколько богато одетых женщин. В очаге ярко пылал огонь. Приятное тепло взяло мальчика за руку и властно потянуло к очагу.
Женщины, увидев внезапно появившегося незнакомого мальчугана, поспешно сгрудились, словно овцы, и отпрянули в глубь кибитки. Все они, словно по команде, натянули концы головных платков до самых глаз, закрывая лицо.
Однако Иламан не обратил никакого внимания на переполох, который произвело в кибитке его появление. Он опустился у очага и принялся греть озябшие руки и ноги.
Не успел Иламан как следует согреться, как в дверях кибитки появился хозяин дома. Когда он увидел мальчика, который грелся у очага, у него от ярости задрожали усы. Не говоря ни слова, он достал из очага одно из горящих поленьев и приложил его к икре Иламана.
Издав душераздирающий крик, мальчик выскочил из теплой кибитки.
— Таких неслухов надо учить уму-разуму! В мои бы руки его, я б его за десяток дней сделал истинным мусульманином, — проговорил хозяин и громко расхохотался.
— Сойти бы ему в могилу, дерзкому! И откуда он только появился? Пришел и сразу уселся у очага, словно хозяин, — произнесла, играя глазами, жена усатого, манерно растягивая каждое слово. — Хорошо, что ты сам пришел и выпроводил его, чтоб его земля проглотила. Я подумала, что на такого даже словечка потратить жалко.
Остальные женщины молчали.
В дверь вошли Ходжанепес и Бабакули.
Жена хозяина осторожно дотронулась до своего головного убора, величиной с небольшую плетеную корзину, покрытую позолоченными украшениями, и проговорила:
— От этого проклятого, который меня так перепугал, я совсем обессилела.
— И что? — спросил хозяин.
— Пригляди сам за пловом! — позвякивая украшениями, она отошла в угол.
Так или иначе, завтрак состоялся. Жирный плов, в котором мяса и моркови было куда больше, чем риса, был уничтожен до конца.
Хозяин дома, громко отрыгиваясь и вытирая руки о халат, произнес:
— Слава аллаху! Благодарение аллаху! Бабакули, мы хотим в эту ночь убраться отсюда.
Бабакули, выронив из рук комок из остатков плова, который он собрал с большим усердием, моргая глазами, уставился на хозяина вопросительным взглядом.
Что же касается Ходжанепеса, то тот, сделав вид, что о чем-то догадывается, спросил:
— Вас пригласили на той?
— Зачем нам чужой той! — усмехнулся хозяин. — Нет, мы собираемся устроить свой собственный той.
Хозяин помолчал, затем продолжал.
— Проклятый колхоз! Ты, наверное, знаешь батрака Худайберды?
Ходжанепес кивнул.
— Он теперь председатель, чтоб его дом сгорел с ним вместе! Каждый день строит нам козни, натравляет на нас районные власти. Все, все в доме взял на учет, даже это, — тяжело задышав, хозяин поднял угол кошмы, на которой сидел. — Мы все, пострадавшие от новой власти, решили собраться и уйти...
Ночью, когда село спало крепким сном, шестерых верблюдов во дворе навьючили ценными вещами. Два из них вместе с поклажей принадлежали усатому хозяину, остальные — другим сельским богатеям, которые решили бежать.
Хозяин назвал вполголоса четыре имени.
— Запомните их, — приказал он. — Верблюдов, детей и жен необходимо переправить через границу. Реку нужно пересечь на лодках, которые потом следует затопить.
Кто-то спросил:
— А как мы перейдем границу?
— По моим сведениям, властям сегодня будет не до того, чтобы охранять ее, — сказал усатый.
***
Председатель колхоза Худайберды-батрак и колхозный счетовод Веллек были целиком поглощены подсчетом работы, выполненной колхозниками за истекшие сутки.
Веллек, хотя и умел кое-как писать, уже через полчаса не мог прочесть собственноручно написанное.
Они находились в маленькой узкой комнате, громко называвшейся колхозной конторой.
На кошме, облокотившись на несколько подушек, полулежал Худайберды. Он с досадой рассматривал непонятные каракули Веллека.
— Если все грамотные похожи на тебя, то я не буду пытаться учиться, — произнес сердито Худайберды, вертя так и этак клочек бумаги.
— Что ты, Худайберды-ага! Другие еще чуже чем я.
- Да?
— Конечно. Я ведь всю азбуку изучил. Между прочим, мулла, который обучал меня грамоте, еще хуже знал азбуку, чем я. Между прочим, я в течение всей учебы ни разу не отведал плетки, — похвастался Веллек.
— А что ты называешь азбукой? Это такая толстая-претолстая книга?
