Любовь Овсянникова - Аферистка
— Ты, оказывается, не киевлянка? — Татьяна наблюдала, как Улита после умывания с удовольствием влезла в новенькую сорочку, халат, подвязалась поясом и надела великоватые для нее туфли. — Или как?
— Киевлянка я, киевлянка, — буркнула Люля, осматривая себя, как умеют это делать только женщины и только тогда, когда надевают что-то новенькое. — Боюсь, что с туфлями ничего не выйдет, они на мою ногу даже плотно не сели.
— Поноси, им не помешает.
— Ну, харе.
— Что-что? — переспросила Татьяна.
— Хорошо, говорю, договорились, — улыбнулась Люля.
— А едешь куда, не собравшись? — продолжала Татьяна, деловито одергивая и на себе обновки.
Люля остолбенела. Так бывает, что предусмотрительный и видавший виды человек, сконцентрировавшись на достижении основной цели, забывает о чем-то второстепенном или менее важном. Этот общечеловеческий недостаток всегда и приводит к раскрытию любых заговоров или тайных деяний, не говоря о преступлениях. А именно по такой дорожке шла нынче Люля, которая должна была не хуже зайца запетлять свой след, и не только от Дыдыка, а и от всех других, чтобы они ненароком не вывели его на нее. Она удачно организовала свое непосредственное бегство, а здесь недопустимо ослабила бдительность — не подумала об официальной легенде. Ведь с людьми как-то надо общаться и что-то говорить им о себе тоже надо!
«Спасибо тебе, Татьянка, за нетактичность, за всю твою открытость и доверие. Они мне идут на пользу, а я тебя, милая, отблагодарю за это», — подумала Люля, спохватившись.
— На кого-то другого обиделась бы за откровенное любопытство, а тебе, уж так и быть, расскажу. Здесь такая история, что в два слова не поместится, — тянула Люля время в поисках приемлемого объяснения.
В дверь снова постучали, и в купе вошла проводница с подносом, сопровождаемая невыносимо щекочущим ароматом только что приготовленной пищи.
— Не мало ли выпивки, девушки, для солидного застолья? — спросила она. — Это я к тому говорю, чтобы мне не бегать повторно.
— Не придется, — за обеих ответила Люля, неторопливо пересчитывая сдачу, а потом повернулась к новой подруге: — Лично я, что называется, пить не умею, пью для видимости. А ты?
— Аналогично, как говорят братцы-кролики. А с учетом моего состояния здоровья, так будя и вспоминать об этом.
Кое-как устроились с ужином и налили по полбокала красивого на цвет, душистого коньяка, выпили, провозгласив тост за удачное выздоровление от добровольной Татьяниной болезни. Приглушили голод бутербродами с икрой, зеленью петрушки, салатом из свежих помидор. Скоро опьяневших, раскрасневшихся девушек потянуло на разговоры, откровенность, искренние признания и другие сантименты. Заминка случились лишь потому, что Татьяну сдерживало Люлино замечание о неуместных вопросах, а Люлю — то, как начать отвечать на них, чтобы все выглядело естественно.
— Мне даже не с кем было порадоваться тем, что я живой вышла из больницы, — первой нарушила молчание Татьяна. — Смешно сказать, что от косметической операции я чуть дуба не врезала. Так тяжело болела, просто ужас. Больше недели меня палило, как в печке. А потом кожа пузырями взялась, чесаться начала. Боже, какие это были мучения! Думала, не выдержу.
— Все прошло, выбрось из головы и забудь. Теперь ты получила желаемую внешность. А касаемо одиночества… С сегодняшнего дня моя судьба стала едва ли не хуже, — решилась Люля озвучить наспех придуманную легенду, испытать ее на первом слушателе и, если она окажется не очень правдоподобной, своевременно внести коррективы. — Вот ты спросила, почему я в поездку не собралась.
— Извини, я не подумала…
— Нет, наоборот. Я признательна, что ты дала мне повод излить душу. Вот видишь, даже не знаю, с чего начать. Одним словом, еду, куда глаза глядят.
— А что случилось, Уля?
— Давай выпьем за меня, чтобы у меня все получилось, — предложила рассказчица.
Они снова выпили, заели паштетом из печени, жареным картофелем, консервированным горошком.
— Я работаю, или работала — не знаю, как сказать, в научной библиотеке технологического института, — начала озвучивать Люля свою мнимую историю. — Сама понимаешь, вокруг — молодежь, высокие порывы, мечты, дипломы, диссертации, защиты, банкеты. Светская жизнь. Вниманием обижена не была, но замуж не выходила — не выпадало подходящей пары. И вот приехал на защиту кандидатской диссертации один грузин из Тбилиси, Галавадзе Давид Гургенович, заочный аспирант нашего профессора Кейтельгиссера Ильи Исаевича, специалиста по кожевенному производству. Увидел меня этот Давид и запал на раз, причем, как ополоумел, — проходу не давал, руки мне при свидетелях заламывал, ревновал к каждому столбу, чуть не бил, а после ссор цветами засыпал. Ой!
На глазах у девушки выступили слезы, она отвернулась к окну, сдвинула в сторону занавеску и некоторое время наблюдала, как за стеклом проносится вязкая темень, кое-где усеянная звездами неба и земными желтоватыми огоньками. В их сиянии изредка мелькали полуразрушенные станционные сооружения, составы, багажные отделения, остатки истерзанной цивилизации, отброшенной жизни, затоптанного, затравленного прошлого.
— Сошлись мы, — продолжала Люля. — Я оставила институтское общежитие, где занимала отдельную комнату, и перешла жить к нему. К тому времени он уже осел в Киеве, обзавелся связями, квартирой, начал устраиваться на постоянное проживание. Истек месяц или чуть больше, я незаметно привыкала к ревности, старалась не подавать к ней повода. Короче, адаптировалась. Да только ему не подходило, чтобы я спокойно реагировала на сцены, которые он закатывал. Дураку хотелось воплей, проклятий, оправданий, объяснений — разной нервотрепки, это у него была такая прелюдия к сексу. Садист, короче. Начинающий, — горько улыбнувшись, уточника Люля.
Внимательно слушавшая Татьяна только покачала головой, прижимая к груди сжатые руки, мол, не бай Бог.
— Знаешь, я уже и так, и сяк пробовала, — продолжала Люля, — даже подыгрывала ему, а потом устала, надоели мне эти игры до чертиков. Как-то под вечер он, как всегда, снова завелся. Вижу, что будет всенощная. На душе сделалось невыразимо грустно. И чего это я должна пропадать смолоду — свободная, бездетная — с этим садюгой? Что он меня в люди вывел, что ли? Или на свете держит? Или я ему какая-то мазохистка? Я от души нагородила ему матюков, грохнула дверью и отправилась ночевать к приятельнице, о которой он не знал. Правда, каким-то чудом успела схватить старый ридикюль, где хранила документы.
Пожаловалась подруге, все рассказала ей. Прошу — посоветуй, что делать? А ничего ты не сделаешь, — говорит она, — он тебя от себя не отпустит, скорее задавит. И точно, прихожу утром на работу, а у меня спрашивают, почему, дескать, вернулась, передумала что ли. Спрашиваю: «Что передумала?» Дома сидеть, детей воспитывать, — отвечают. Оказывается, он уже успел побывать в отделе кадров, отдать заявление об увольнении, написанное от моего имени, забрать мою трудовую книжку и даже сообщить в трудовой коллектив, что я всем помахала ручкой.
