Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин
А было так…
После жарких, но бесплодных обжиманий с Тоней Борцовой в запасе оставалось свидание с Людмилой Прокопьевной. Побыть в отпуске и не поиметь женщину — позор для моряка. Все его помыслы устремлены на осуществление неодолимого желания — утолить сексуальную страсть, стать мужчиной. И сказано в знаменитом буддийском сборнике изречений «Дхаммападе»: «Пока у мужчины не искоренено желание к женщине — пусть даже самое малое, — до тех пор его ум на привязи подобно телёнку, сосущему молоко». И как телёнок, сгорающий от нетерпения прильнуть губами к соску, на другой день я отправился в Боровлянскую школу. Встреча, назначенная любвеобильной «англичанкой», сулила радость пылких свершений. И вот я близок к манящей цели. Сильно намагниченная к двадцати годам стрелка моего компаса дрожит и колеблется от напряжения. Курс — школа! Велико притяжение сексуального магнетизма! Ну, училка, держись! Размагничу компас так, что он ещё долго не собьёт меня с курса. Гонимые вожделением паруса моего маниакального корабля, надутые страстью, яростно несли меня навстречу буре чувств и шторму любовных утех. «Нет огня большего, чем страсть», — гласит стихотворная сутра всё той же «Дхаммапады».
Обуреваемый необузданным желанием реализовать возможности военно–морского отпуска, не чуя ног, влетел в школу. Рванул дверь класса — пусто! Заглянул в учительскую — никого!
— Вы ищете Людмилу Прокопьевну? — окликнула меня очкастая, конопатая девица, перепачканная мелом. Подмышкой журнал, на локте левой руки большой деревянный треугольник. В правой — такой же огромный циркуль. Волосы схвачены в пучок. Коричневая шерстяная кофта, длинная юбка и стоптанные валенки составляли её наряд. Невзрачный вид «математички» охладил мой пыл.
— Иди в дом бабы Дуси, отопри замок и входи, — загадочно прошепелявила щербатым ртом представительница не всегда прекрасного пола. Подала ключ с подвязанной к нему красной тряпочкой, изобразила длинную, до ушей, улыбку. Лучше бы ей не улыбаться! Губы тонкие. Глаза, увеличенные толстыми линзами, выпученные. «Ну, и жаба, — передёрнулся я, на миг представив себя в роли её любовника.
Полагая, что Людмила Прокопьевна дома отсутствует, но скоро придёт, напрямки, через заснеженные огороды, я поспешил к месту встречи. Тяжёлый амбарный замок с клацаньем открылся, впуская в покосившуюся старую избу. На улице дубориловка, а здесь уютно и жарко. Я сбросил бушлат и бескозырку, прошёлся по горнице. Деревянная кровать с горкой пуховых подушек застелена лоскутным покрывалом. Тёплая русская печь задёрнута цветастою шторой. Расшитые полотенца–рушники над иконой. Горшки с геранями на низких подоконниках. Два оконца закрыты ситцевыми занавесками. На столе, покрытом вязаной, с кистями, скатертью, тетради, ручки, учебники, стеклянная чернильница, резиновый слонёнок. В углу, у печи ухваты, сковородник, кадушка с водой. На полу домотканный половик. Пушистый сибирский кот вольяжно развалился посреди горницы, изнывая от сытости и лени.
— Ну, что, Васька, скоро училка придёт? — потрепал я кота, но тот недовольно и нехотя постучал хвостом. В ожидании Людмилы Прокопьевны я плюхнулся на кровать, прикидывая, удобно ли будет на ней совершить первое в жизни совокупление. В том, что оно состоится, сомневаться не приходилось: вчера «англичанка» готова была отдаться на своём учительском столе, о чём напоминала нижняя губа, слегка прикушенная её мелкими зубами. Время ожидания тянулось медленно. Нетерпение нарастало. Страсть кипела через край. Маятник «ходиков» успел отстучать два часа, прежде чем я начал громко выражать мысли относительно предстоящей встречи с Людмилой Прокопьевной. Обращаясь к «собеседнику» — коту Ваське, я торжествовал:
— Ну, брат Василий! Кранты твоей училке!
Изливая эмоции, я сопровождал их солёными словцами и вдруг увидел в стареньком, облезлом зеркале, висящем над кроватью, как откинулась штора над русской печью. Из–за неё насмешливо смотрели на меня по–кошачьи зелёные глаза Людмилы Прокопьевны. Они, казалось, говорили: «Пацан… Совсем пацан…».
Всё во мне упало, сникло, скисло в одну секунду.
— Как?! Вы — здесь?! — пролепетал я.
Оторопелый взгляд моих вытаращенных глаз, отпавшая челюсть и застывшая в немой сцене фигура вызвали её неподдельный хохот. Повалясь на овчины, Людмила Прокопьевна закатилась смехом.
Схватив бушлат и бескозырку, я пулей вылетел из деревенской гнилушки, притязавшей на роль дома свиданий. Лицо пылало. Сердце колотилось. Такого «пузыря» дать! При неосторожном погружении подлодки на поверхность могут выскочить демаскирующие субмарину пузыри. Отсюда и поговорка подводников: «Дать пузыря…», то есть обнаружить себя, опозориться, опарафиниться, допустить промашку. А я такого «пузыря» дал!
Позже, в сельском клубе, страшилка секс–жаба сделала попытку завлечь меня в избу бабы Дуси.
— А ключик у меня, — покрутила она перед моим носом знакомой мне красной тряпицей. — Заходи завтра вечером… Баба Дуся сторожить уйдёт, а Людмила в Тогучин на выходные уедет…
Я отказался якобы из–за ссоры с Людмилой Прокопьевной.
— Что она учудила? На печь спряталась за мной подсматривать.
— Дурачок, — прошепелявила страшилка. — Люда ночь за тетрадками просидела, планы уроков составляла. Занятий в тот день у неё в школе не было, вот и прикорнула на печке. А баба Дуся коров доить на ферму ушла. Я и заперла Люду, чтобы поспала немного до твоего прихода.
В те дни в нашу семью постучалась беда. Она пришла повесткой из Тогучинского районного нарсуда, присланной отцу. Мать запричитала, заплакала.
— Вот до чего довели тебя попойки. Всем хотел хорошим быть, со всеми пил, ни одной рюмки мимо рта не пропустил, — кричала мать. — Всем помогал, за то и сдали тебя собутыльники.
— Ерунда… Обойдётся… Не посадят же за две поллитры, — отмахнулся отец.
Он уехал на суд и вернулся через… два года. Судили его за… взяточничество. Давнишний и злейший враг отца — бывшая любовница Таисья Горячева, ярая сельская коммунистка и доносчица написала заявление в… Новосибирский обком КПСС: «Боровлянский лесник раздаёт государственный лес налево и направо за взятки». Первым секретарём обкома в те годы протирал штаны родной брат её мужа Горячев. Он взял «маляву» золовки под личный контроль. Возбудили уголовное дело. Его долго «шили белыми нитками», не находя доказательств взяток, но Горячев звонил, интересовался ходом расследования, давил, и следователи лезли из кожи вон, пытаясь наскрести дерьма. Приезжали в Боровлянку, искали свидетелей получения отцом взяток. Таковых не находилось. Следователи перерыли весь наш дом в поисках денег, драгоценностей и дорогих вещей. К их немалому удивлению и разочарованию кроме затасканного домашнего тряпья, затёртых покрывал и старого батарейного радиоприёмника «Рекорд», ничего не нашли.
