Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
– Ну, долго ли будешь думать? Ямщик, пошел! Ямщик приподнял кнут.
– Караул! – вскричал Черномский, ухватясь за коляску, – постой, постой, еду! Вынеси, хозяин, картуз да сюртук мой.
– Ах ты, дурак, трус; боится, что я уеду, брошу его! Черномский охал, держась за коляску.
Жид вынес венгерку и картуз.
– Не мой сюртук, – сказал Черномский, – это венгерка пана.
– Не узнает своего платья! вот нализался! Долго ли я буду ждать? Куда? на козлы!
– Нет, этого уж не будет! – вскричал Черномский, – я не хлап какой-нибудь.
– Так оттащи его, жид; прощай, пан!
– Еду, еду!
И Черномский взобрался со стоном на козлы.
– Пошел! – крикнул Дмитрицкий, – болван! думает, что я с ним не справлюсь! Нет, брат Матеуш, заикнись только у меня, ступи не так, – не пожалею медного лба! мне, брат, все равно, семь бед один ответ… Хочешь служить верой и правдой – служи, а вздумаешь проказить, грубиянить, пьянствовать, подниматься на какую-нибудь штучку, чтоб опять парик надеть; так тогда уж извини – на все пойдет!… Слышишь ты там?…
Черномский в ответ простонал.
«Э! да куда ж я еду? – спросил Дмитрицкий сам себя, – куда ж мне ехать? а? вот вопрос». – Эй, ямщик, куда идет эта дорога?
– Да в Могилев же, в Могилев.
– А что ж я буду делать в Могилеве? А еще куда?
– Из Могилева в Минск, да на Смоленск.
– А что ж я буду делать в Минске и в Смоленске? Мир велик, а прислониться негде, и ни одной души, которой бы можно было сказать откровенно: послушай, душа моя, поверишь ли ты мне, что я ужасная свинья. «Неужели?» – Ей-ей! черт сбил меня с пути, и вот, сам не знаю, что делать на белом свете. – «Женись». Да не знаю, где живет невеста, – куда к ней ехать? Родилась ли она, жива, или умерла, ничего не знаю. Другим как-то счастье: все само ладится. Уж если влюбится и навяжется на шею, так по крайней мере девушка, а не чужая жена, как, например, Саломея Петровна. Уверила, что я создан, собственно, для нее, а она для меня, я и поверил, да и увез ее. Что ж из этого вышло? она на стороне, я на другой… А желательно было бы знать, что с ней делается: где она? что она?… Удивительный характер! Поскакала от мужа, от отца, от матери, черт знает куда, точно как из гостей домой!… Отец и мать!… Господи боже мой, отец и мать!… Я бы поехал теперь к отцу и матери… «Здравствуй, Вася, здравствуй, сынок!» У Васи сердце бы порадовалось, Вася бы заплакал. «Это что у тебя? где это ты нажил?» – «Бог дал». – «Ах ты мое нещечко», – сказала бы матушка и заплакала бы с радости. «Врешь, брат, – сказал бы отец, – верно, ты черту служишь!» – и заплакал бы с горя… Да это все мечта: батюшка умер давным-давно, а матушка недавно скончалась… Э! Да у меня есть тетка и сестра невеста… Верно, в бедности живут… Вот случай осчастливить Наташеньку… прекрасно!…
Дмитрицкий стал развивать и лелеять эту мысль в голове.
Приехали на станцию.
– Матеуш! – крикнул Дмитрицкий, – распорядись скорей о лошадях.
– Нет, пан, – отвечал Черномский, соскочив с козел, – лошадей успеют запрячь; прежде всего надо решить, кому пановать на этом свете; если пан благородный человек, то не откажется на мой вызов… пара пистолетов есть…
– Изволь, брат, пойдем! вот тут же в рощице. Только не иначе, как оба заряда в один пистолет; а потом выбирай любой; но подлецу я в руки не дам пистолета, а сам, одним дулом себе в пузо, а другим тебе.
– Нет, я на это не согласен!
– Так пошел, записывай подорожную! ну!
– Это, пан, бесчестно!
– Ну!
Черномский бросился от Дмитрицкого.
– Постой, поди сюда! Вот что я тебе скажу: хочешь, чтоб я возвратил тебе название плута грабе Черномского, и все, разумеется, кроме того, что у меня выиграли мошенники? Хочешь?
– Пан обязан воротить мне все!
– Ну, это мечта; ты слушай, что я тебе говорю; во-первых, отвечай, женат ли ты?
– Женат, пане, имею шесть человек детей, на руках моих все родные; все, что нажил трудом, нажил для обеспечения своего бедного семейства; а пан хочет лишить меня всего, пустить по миру по крайней мере двадцать человек!
– Так ты женат? Ну, черт с тобой, ступай, да чтоб скорее лошадей.
– А пану для чего знать, женат я или нет?
– Дело кончено, так нечего и говорить условий, на которых я бы тебе возвратил парик с усами и имущество Черномского.
– Да я прошу сказать мне, пане, какие условия, может быть, я их исполню.
– Нет, уж кончено; ты женат и мне не годишься.
– Я пану нарочно сказал, что я женат.
– Подлец! думал разжалобить; теперь уж я не поверю.
– Ей-ей, не женат!
– Так хочешь жениться на моей сестре? девочка чудо, с хорошим состоянием, умна; ну, просто, отдаю ее тебе, как свинье апельсин, для того только, чтоб исполнилось мое предсказание, что она будет графиня.
– Пан все отдаст мне?
– Все, кроме выигрышных у меня.
– То есть восемь тысяч?
– Нет, любезный, сто восемь.
– Э, нет, пане, не могу согласиться.
– Ну, не можешь, так оставайся холостым Матеушем.
– Но какие ж выигранные сто тысяч у пана? Я и не знаю об них.
– А вот те, что шайка твоя выиграла у меня.
– Пан обижает меня!
– Ну, обижаю, так оставайся холостым Матеушем.
– Я готов двадцать тысяч из своих кровных прибавить к восьми, а больше не в состоянии.
– Ты дурак: изо ста тысяч я шестьдесят назначил твоей будущей жене в приданое.
– Восемьдесят, пан, и мне отдать в день свадьбы.
– Торговаться? так ни жены, ни копейки! убирайся!
– Пан сдержит свое слово свято? – Еще спрашивает!
– Ну, так и быть, я согласен. Вот рука моя.
– Пошел к черту с своей грязной рукой!
– Прошу пана отдать мне ключи.
– Нет, приятель, это будет все сделано следующим образом: теперь мы поедем в Шклов; там я кое-что куплю к свадьбе, – там, говорят, все есть у жидов, и дешево; а потом поедем в Путивль, где живет моя тетка. До тех пор ты будешь Матеуш, слышишь?
– Пан не верит мне, что я исполню данное слово? Я не могу унижать себя, ехать на козлах.
– Врешь, поедешь и на деревянном козле, на котором вашу братью мошенников кнутом дерут.
– А если, пан, свадьба как-нибудь не состоится?
– Если только не ты в этом будешь виноват, получишь все, как сказано.
– И условленное приданое?
– Половину.
– Ну, так и быть!
Лошади были запряжены; Черномский, понимая нрав Дмитрицкого, верил ему на слово, и как низкая душа обратился в совершенного холопа. Прикрикивал в подражание Дмитрицкому на ямщиков, на смотрителей, называл барина его сиятельством; но только портил дело.
– Поди-кось какой! – говорили ямщики, – экой страшный! расхрабрился! запрягай сам скорее!
– Еще прикрикивать вздумал! так нет же лошадей, все разошлись, а курьерских не дам! – говорили и смотрители станций.
