Густав Эмар - Маисовый колос
— Я, сеньора, добрый федерал и всегда готов служить верой и правдой федерации.
— Хорошо, хорошо. Можешь идти.
Как только кучер вышел, донна Мария Жозефа позвала мулатку, стоявшую у дверей, и спросила:
— Девушка, которая приходила вчера из Барракаса, здесь?
— Здесь, сеньора, — ответила мулатка.
— Пусть она войдет.
Через минуту в спальню явилась негритянка лет двадцати, оборванная и грязная.
Старуха пытливо заглянула ей в лицо и потом сердито крикнула:
— Ты мне соврала: в доме сеньоры, на которую ты вчера донесла, не живет никакого мужчины и не было никакого больного.
— Клянусь вашей милости, что я сказала правду, — визгливым голосом заговорила негритянка. — Я служу в мелочной лавочке, напротив дома этой унитарийки, и каждое утро вижу у нее в саду мужчину, который никогда не носит федерального значка. Днем донна Гермоза гуляет с ним там под руку, а вечером они вдвоем пьют кофе под большой ивой, посредине сада.
— Откуда ты это видишь?
— Из кухни лавочки. Окно выходит прямо в сад унитарийки, и я часто подглядываю за пей из-за деревянной шторы, так что меня не видно. Я очень зла на этих унитариев, потому и подсматриваю за ними, как только у меня есть свободное время.
— Почему же ты зла на них?
— Да потому, что они унитарии, я их терпеть не могу.
— А откуда ты взяла, что это унитарии?
— Это сразу видно, сеньора! Когда донна Гермоза проходит мимо нашей лавки, она никогда не кланяется ни мне, ни хозяйке, ни хозяину. Потом ее слуги ничего не покупают у нас, хотя знают, что мы добрые федералы. Кроме того, донна Гермоза часто носит светло-голубое платье, когда этот цвет запрещено не только носить, но и иметь у себя в доме. Из всего этого видно, что она унитарийка... Недаром, знать, нынешнюю ночь, ординарец дона Маринио и два солдата караулили ее дом и справлялись о ней утром у нас.
— Что ты еще знаешь об этой донне, из чего можно понять, что она действительно унитарийка?
— Да вот хоть взять это. Моя тетка узнала, что она ищет прачку, и пошла к ней сказать, что отлично моет белье, а донна Гермоза ей отказала и отдала белье какой-то еретичке.
— А как зовут эту еретичку?
— Не знаю. Но если вашей милости угодно, я узнаю.
— Да, узнай и доложи мне.
— Потом я скажу вам вот еще что. Я слышала, как эти унитарии по ночам играют на фортепьянах и поют.
— Что же в этом дурного?
— Разумеется, ничего, да сама донна-то, кажется, поет песни Лаваля.
— Почему ты это думаешь?
— Мне так кажется, сеньора.
— Не можешь ли ты ночью подойти поближе к ее дому и хорошенько послушать, что она поет?
— Постараюсь, сеньора.
— А еще бы лучше, если бы ты ухитрилась забраться к ней с вечера в дом, спрятаться там и пробыть всю ночь.
— Зачем, сеньора?
— Да ведь ты говорила мне о молодом человеке, который...
— Ах, да, понимаю! Он живет у нее во флигеле и, должно быть, приходит к ней в дом очень рано...
— Нет, наверное, очень поздно и уходит до рассвета.
— Хорошо, сеньора, я постараюсь это устроить и узнать всю подноготную.
— Да, постарайся. Что ты еще можешь сообщить мне об этом доме?
— Я вчера доложила вашей милости все, что заметила. К донне Гермозе почти каждый день приезжает какой-то молодой человек, который будто бы ее двоюродный брат. А прошлый месяц очень часто бывал доктор, почему я и подумала, что в доме должен быть больной.
— Кто же, по-твоему, был болен?
— Наверное, тот самый молодой человек, который живет во флигеле. Он очень хромал вначале.
— Когда ты в первый раз заметила его?
— Месяца два тому назад, сеньора. Теперь он больше не хромает, и доктор перестал ездить. Они гуляют иногда по целым часам.
— Кто?
— Да эта донна Гермоза с молодым человеком.
— Где гуляют?
— Все по саду... Просто не надышатся друг на друга! Так и льнут друг к другу.
— Ну, ты гляди за ними в оба и докладывай мне все, что увидишь и услышишь. Этим ты поможешь всем бедным, которых мучат эти проклятые унитарии. Их надо ловить и уничтожать, чтобы они не могли делать зла бедным людям, белым или черным — все равно, потому что в федерации все одинаковы. Понимаешь?
— Понимаю, сеньора. В федерации не полагается какой-нибудь белой и богатой донне задирать нос перед черной и бедной сеньорой, в роде хотя бы меня. Я потому и служу федерации, что она всех равняет. Унитариев я ненавижу и всех бы их готова задушить собственными руками.
— Этого пока не надо. Ты только следи за ними да и пересказывай мне все, что они делают. Ну, ступай пока.
Негритянка ушла, довольная, что оказала услугу святому делу федерации и беседовала так долго со свояченицей его превосходительства...
Европейские сторонники диктатора говорили, что если бы Розас был тираном, если бы его правительство действительно было таково, каким выставляли его враги, то народ так долго не поддерживал бы его, и он на первых жe порах был бы убит или свергнут. Но эти сторонники не знали, что Розас держался единственно благодаря организованной им с помощью его жены и родственниц доносов, благодаря ослаблению всех общественных связей, деморализации масс, уничтожению сословных привилегий и разъединения граждан.
Наконец, все шпионы удалились, сделав свое дело, и донна Мария Жозефа хотела было отправиться с докладом к своему зятю, когда мулатка объявила ей, что приехал сеньор Маринио.
Старуха сама вышла к нему навстречу.
— Для вас отложу свой визит к Хуану Мануэлю, — сказала она, вводя его в свой кабинет, рядом со спальней, но с отдельным входом. — Я сегодня просто взбешена!
— И я тоже взбешен, — отозвался Маринио, опускаясь возле нее на диван.
— Но, вероятно, по другим причинам, нежели я?
— Думаю, что так. Скажите мне сначала, что бесит вас, а потом и я открою вам свою досаду.
— Вы, сеньор, злите меня.
— Я?!
— Да, вы.
— Чем же это, сеньора?
— Тем, что плохо служите нам.
— Кому это «вам», сеньора?
— Странный вопрос! Хуану Мануэлю, мне, делу, — словом, всем!
— Вот как!
— Да, и этим вы можете вызвать недовольство Хуана Мануэля.
— Едва ли. Мы с его превосходительством действуем заодно.
— Вы видите его каждую ночь и...
— А вы, сеньора, видите его три или четыре раза в день.
— Только три раза.
— И то большое счастье... Но почему вы находите, что я плохо служу вам?
— Потому что вы в своей «Газете» проповедуете поход только против унитариев, совершенно оставляя в стороне унитариек, а они между тем гораздо опаснее.
— Надо начинать с мужчин, сеньора, а уже потом...
— Надо было начать и кончить всеми одновременно — и мужчинами и женщинами... Даже лучше бы было начать прямо с женщин, потому что в них-то именно и сидит корень зла. Я бы даже охотно перебила всех их гнусных детей, как предлагал недавно образцовый федерал, мировой судья в Монсеррат, дон Мануэль Казаль Гаэте.
