Игорь Бестужев-Лада - Отвага
Потом откуда-то издалека донеслось:
— Встава-ай! Долго я с тобой буду возиться? А ну, пошевеливайся… — и последовало грубое ругательство.
Что все это значит? Я не позволю так с собой обращаться…
Послышался скрип песка — под тяжестью шагов, Тяжело дыша, кто-то сунул ему под мышки руки и рывком поднял. Ему понадобилось усилие, чтобы не упасть снова. Загораживаясь ладонью от солнца, бьющего прямо в глаза, он посмотрел перед собой. В двух или трех шагах виднелась человеческая фигура, неясная, расплывающаяся. Потом она стала приобретать более четкие очертания. Он различил клетчатую рубаху и резкое черное пятно бороды…
— Ну что, очухался?
Кто же это? Никак не могу вспомнить. Если бы не проклятая головная боль… Подожди, сейчас соображу… Га… Гарифулин… Ну, конечно! Я зашел к нему в юрту, а он напал на меня… А дальше? Черт его знает, что было дальше! Полный провал памяти…
— Проехался немного — теперь пойдешь пешком, — сказал Гарифулин с усмешкой.
— Куда ты меня… тащишь?
— Да уж найду укромное местечко!
— Я… я никуда… не пойду…
— А я тебя и спрашивать не стану!
— Ты… ты ответишь за все это…
Гарифулин зло ощерился:
— Поговори мне еще!
Вернувшись к лошади, он достал веревку и, повесив се на плечо, снова подошел к нему.
— Руки!
— Ч-чего?
— Руки, говорю, протяни!
— Зачем?
— А, сволочь!..
Вслед за этим — удар в лицо, короткий и жесткий. С трудом он устоял на ногах. Струйка чего-то теплого поползла по щеке. Кровь…
Затянув тугой узел на его сложенных впереди руках, Гарифулин довольно крякнул и, отпуская веревку, пошел к лошади. Забрался в седло. Оглянулся. На лице ухмылка. Ударом ноги тронул лошадь с места.
Веревка дернула его и потянула за собой. Непослушными ногами загребая песок, он тяжело сделал один шаг, потом другой…
— А ну, живее! — крикнул Гарифулин. — Что плетешься, как вареный? Тебе полезно прогуляться. Не будешь лезть куда не просят. Давай пошевеливай ногами!
Резко вскрикнув, Гарифулин пришпорил лошадь. Чтобы не упасть, ему пришлось бежать. Но уже через десяток шагов он понял, что не выдержит этого темпа. Верхняя половина его тела вытянулась, а ноги, нечувствительные, одеревеневшие, оставались позади, не поспевая за лошадиным бегом. Но веревка упрямо тянула за собой. Казалось, она сейчас вырвет руки. И уже непонятно, где песок, где небо, где этот безжалостный всадник, — все смешалось в одно огнедышащее месиво. Сознание помутилось…
* * *…В зыбком мерцании перед ним возникла густая россыпь ярких звезд. Они чуть подрагивали, то расплываясь, то вновь обретая четкость. И все время медленно кружились, задевая о какие-то острые выступы. А вокруг — темнота, густая, плотная, как в глубоком колодце.
«Откуда эти звезды? Почему они не могут успокоиться?»
Саша подумал об этом с усилием. Что-то ему мешало — и думать, и двигаться. Вязкая тяжесть обволакивала его со всех сторон. Хотелось освободиться от нее, сбросить с себя этот невидимый груз, но он не смог даже пошевелиться. Было такое ощущение, словно у него отсутствовало, тело.
Какие-то обрывки воспоминаний мелькали в голове. Схватка с Гарифулиным… Сумасшедший бег по пескам вслед за скачущей лошадью… Потом он, лишившись окончательно сил, свалился, и лошадь тащила его волоком… И вот теперь он лежит здесь — в полной темноте. Прямо над ним на неимоверно далеком небе — звезды…
С трудом ворочая затекшей шеей, Саша начал глядеть по сторонам, пытаясь определить, где же он находится. В кромешной тьме трудно было что-либо различить. Но подсознательно, основываясь на смутных воспоминаниях о каких-то стенах, Саша догадывался, что это скорее всего какое-нибудь заброшенное в песках селение. Сабир Гарифулин, наверное, наткнулся на него случайно и облюбовал под свое убежище. А сам-то он где сейчас? Что-то не слышно его. Неужели уехал и бросил захваченного пленника на произвол судьбы? Невеселенькое положеньице! В таком беспомощном состоянии, лишенный пищи и воды, он, Саша, пожалуй, долго не протянет. Особенно мучительна жажда. Она, как проклятие, сопровождает весь его путь по пустыне, но сейчас, кажется, достигла предела… Вот ведь как обернулась твоя практика, Александр Гуляев! Не закончится ли она тем, что диплом юриста получать будет некому? Впрочем, к чему эти грустные мысли? В любом случае надо надеяться на лучшее. Куликов-то с Усманом, наверное, давно вернулись в Аяк-Кудук. Конечно же, сразу хватились его, Саши, и начали поиски. Можно себе только представить, как ругается Владимир Петрович, а Усман презрительно хмыкает: он с самого начала был о нем не лучшего мнения, и случившееся — лишнее подтверждение его правоты. А Куликов, наверное, не раз пожалел, что взял с собой какого-то практиканта, от которого никакой пользы — одни хлопоты. Соответствующий и отзыв о практике напишет. Ладно, не беда, лишь бы поскорее вызволили его отсюда, а там он любую кару примет с великой радостью…
Тяжело вздохнув, Саша запрокинул назад гудящую голову и закрыл глаза. Он вновь почувствовал страшную усталость. Ему казалось, что какая-то сила подхватила его и начала вращать, причем с каждым новым кругом он спускался все ниже и ниже… Испугавшись этого стремительного полета, он поспешно открыл глаза. Вокруг по-прежнему было темно, но на щербатой стене перед ним подрагивали неясные отсветы. Как будто где-то поблизости горел костер. Не успел он толком осмыслить причину этого внезапно возникшего странного явления — ему и невдомек было, что он около двух часов находился в забытьи, — как где-то наверху, совсем рядом, послышалось движение и вслед за этим неровный голос с укоризной произнес:
— Никак не пойму, что ты за человек, Сабир? Сколько тебя знаю, всегда думаешь только о себе.
— О ком же мне еще думать? — хрипло отозвался Сабир.
Саша так и замер. Значит, Сабир Гарифулин все-таки здесь? А кто второй? Голос незнакомый…
Собеседник Сабира грустно продолжил:
— Вот так ты всегда! Кроме себя, больше никого не видишь. В детстве, бывало, что-нибудь вместе натворим, а кому доставалось? Мне одному. А ты — в стороночке. Молчишь себе тихонько, словно ты тут вовсе ни при чем. Отец трепку мне задаст, я плачу, а ты потом надо мной еще посмеиваешься: «Так тебе и надо, дураку! Не попадайся! Впредь умнее будешь!» Скажешь, не было этого?
— Уй-ва, нашел, что вспоминать!
— Что поделаешь, обиды долго помнятся…
Сабир с кряхтением заворочался, видимо, устраиваясь поудобнее, и с нескрываемой иронией сказал:
— Оби-идчивый ты, как я посмотрю! Глянь-ка на себя, борода уже седая, собственные дети давно выросли, а ты все еще не можешь забыть детские обиды. Ха! Не смеши меня, Нигмат!
