Александр Мартынов - В заповедной глуши
Зал раскачивало. Валька смеялся губами, продолжая распевать:
— Ищу я лишь её, мечту мою,И лишь она одна мне нужна!Ты, ветер, знаешь всё — ты скажешь мне:Она где — она где, она?!Синий-синий иней…Синий-синий иней…Синий-синий иней…Облака качнутся,Поплывут назад…Лишь бы окунутьсяВ синие глаза! О-уу!Лишь в глаза твои мне окунуться!Ищу я лишь её, мечту мою,И лишь она одна мне нужна!Ты, ветер, знаешь всё — ты скажешь мне:Она где — она где, она?!Синий-синий иней…Синий-синий иней…Синий-синий иней…Синий инейЛёг на провода…В небе тёмно-синем —Синяя звезда!Только в небе — в небе тёмно-синем!
Он вскинул руку под последний аккорд. Девчонки в зале завизжали точно как в России. Валька сунул микрофон в крепление и опять спрыгнул в зал, успев заметить, что Витька высоко поднимает руку с отставленным большим пальцем, а Алька просто машет и смеётся…
…Видно было, что все уплясались. Продолжали, правда, ещё покачиваться под беспредметную музыку, но так — вяловато. Валька понял, что пора заканчивать. Но ему хотелось закончить… да. Вот!
Вернувшись на сцену, он пошептался с массовиком. Тот кивнул, повёл рукой — сейчас всё сделаем. Взяв микрофон, Валька встал, расставив ноги пошире, в центре сцены, поднёс микрофон ко рту обеими руками.
Грянула и взвилась необычная, нетанцевальная музыка. Зал замер. И в эту мгновенную тишину ударил голос мальчишки:
— Свежий ветер в лицо хлесталНа исходе октябрьской ночи!Новый день над землёю встал —На рассвете, светло и прочно!И не думать об этом нельзя!И не помнить об этом не вправе я!Это наша с тобою земля!Это наша с тобой биография!..… - Нам — жить! — пел Валька:— Этот воздух лесной — пить!И по звёздным морям — плыть!И бессмертными —быть!
Зал слушал. Слушали, обнявшись, мальчишки и девчонки. Слушали учителя у дверей и вдоль стен. А Валька, закончив, повёл рукой и…
— Ой, как летели птицы высокоСквозь непогоду да темноту!..…Каждый четвёртый на небе сокол,Каждый четвёртый сбит на лету……Разве забудешь грозные ночи,Раненых веток стон или скрип?..…Каждый четвёртый в роще дубочек,Каждый четвёртый в бурю погиб……Звук этой песни, тихой и грустной,Вечно со мною, вечно во мне……Каждый четвёртый из белорусов,Каждый четвёртый пал на войне…
И зал вдруг откликнулся глухим сильным многоголосьем:
— …Каждый четвёртый из белорусов,Каждый четвёртый пал на войне…
* * *… — Ну ты дал! — Витька перегнулся с заднего сиденья. — Ну ты… Валь, ты чего? Ва-аль?..
— Тише, — Михал Святославич смотрел, как мелькают, качаются и кланяются за окном джипа чёрные ветки. — Они спит.
16
Сквозь сон Валька услышал, что идёт дождь. Как он начинался — Валька не слышал и, когда шуршащий звук вторгся в сон, понял: почти выспался. Но открывать глаза не хотелось, под одеялом было тепло и уютно, особенно уютно от понимания того, что за стенами кордона идёт дождь. Кажется, он всё-таки стал засыпать опять, но его потрясли за плечо, и негромкий голос Витьки произнёс:
— Валёк, Валька. Валька. Вставай.
— Сейчас, — пробухтел Валька, надеясь, что Витька сам отстанет. Но тот опять потряс Вальку за плечо:
— Валь, вставай.
— Ну чего тебе? — Валька привстал на локте и только потом открыл глаза.
В комнате было сумрачно, хотя Валька и ощутил каким-то чутьём, что уже не так рано. За окном в таком же сумраке горели огни рябин, ставшие, казалось, ярче со вчерашнего дня. Небо — серое, низкое — сочилось дождём, бесконечно падавшим вниз, но стекло окна оставалось чистым — ветра не было, дождь не попадал на него. Витька — уже почти одетый — стоял возле кровати и смотрел недовольно.
— Ты чего? — Валька широко зевнул, прикрыв ладонью рот. Витька сердито ответил:
— Договорились же.
— А, да! — Валька поспешно сел. — Я сейчас. Я просто так разоспался… А Михал Святославич встал? Белка опять с собой взял?
— Да они и не приходили ещё, — Витька отошёл к окну. — Есть будешь?
— Не, неохота, — Валька прошёл на кухню к зимнему умывальнику, постоял возле него, слушая, как щёлкает тихонько включённая климатическая установка (он до сих пор не мог поверить, что она работает) и решительно шагнул наружу, на влажные доски крыльца.
Да, это была осень. Настоящая осень. Никуда не деться. Раньше Валька любил это время года. Ему нравилось ходить по аллеям, поддавая (последние пару лет — только когда никто не видел) груды ярких сухих листьев. Или неспешно брести домой под дождём, затянув капюшон куртки и наслаждаясь ощущением автономной защищённости. Дома всегда ждали…
Стиснув зубы, он решительно наступил на холодную раскисшую землю и зашагал к умывальнику, белевшему на заборе. Холодный дождь обжёг, разом прогнал остатки сна. Но не прогнал мыслей, на что Валька надеялся.
— Ты спятил, что ли?! — заорал с крыльца Витька. Валька плескался под умывальником, потом обернулся — лицо у Витьки было правда злое — и в два прыжка вернулся к крыльцу. — Иди ноги мой, кретинос! И вытрись, простынешь на х…
— Не матерись, не надо, — мирно ответил Валька. Витька потянул воздух сквозь стиснутые зубы, потом вздохнул:
— Ладно… Есть захотел? — Валька на ходу кивнул. — Я поставлю, а ты давай одевайся.
Пока Валька приводил себя в порядок, Витька в самом деле накрыл на стол. Мальчишки пили чай, бросая взгляды за окно.
— Колбасу и сухари с собой возьмём, — деловито сказал Витька. Примолк и спросил: — Ты чего такой?
— Домой захотел, — честно сказал Витька, вставая. — Кипяток есть? Я сейчас сполосну чашки.
Когда мальчишки вышли к воротам, дождь вроде бы стал послабее, но не прекратился, продолжал шуршать в листве. Оба были в непромокаемых маскировочных куртках, с непокрытыми головами, камуфляжные штаны забраны в сапоги, карабины висят стволами вниз на плече. Валька аккуратно натянул перчатки, Витька хмыкнул, поправил ремень «сайги» и вдруг сказал:
— Мне раньше очень осень нравилась. Давно. Когда я… когда родители были живы. Только плохо, что в школу.
— Пошли, — Валька опустил «вертушку» запора. — А я первый раз осенью в школу не пошёл. Знаешь, Вить… Надо учиться. Просто для себя. Ты как хочешь, а я в Интернете найду уроки, какие нужно. Ты же видишь, что дядя Михал не очень-то в образовании понимает. Так что я сам буду…
