Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете
– Ой, дядя Рома, да ничего это не значит! Так всегда говорят. А потом сообщают об убитых.
Заверещал мобилный.
– Алло, Рувен?
Это, конечно, Йошуа. У него, как всегда, ворох новостей.
– Рувен, – орет он в трубку, – Звонил Йоси из Тель-Авива! Через десять минут после твоего звонка (Я позвонил ему в четверть девятого утра и сообщил все, что мне рассказал Дамари) Оказывается, он еще вчера вечером мне звонил. А я, как дурак, отключил мобильный!
– Надо же! Я тоже.
– Так вот, они с Василе…
– Как-как его зовут? Василь или Василий?
– Не Василь и не Василий. Василе. Больше не перебивай меня.
– Слушаюсь.
– Итак, мы вчера уехали. А они с Василе вдохновились моей речью, (о, скромный Йошуа!) и подняли пол-Тель-Авива на ноги. Мобилизовали русских. Мобилизовали молдаван. Все бросились искать Павла и безымянного русского – собутыльников Игоря. Нашли. Допросили. И вот какая картина. Игорь приехал уже набравшись. Жаловался, что он к евреям со всей душой, а они… Орал: «Лучший друг! Лучший друг!» Потом окончательно наклюкался, подхватил рюкзак с чемоданом, объявил, что возвращается в Ишув. Знаешь, зачем? Набить морду какому-то Рувену. Кто такой этот Рувен? Случайно не знаешь?
– Не слыхал. Дальше?
– Дальше – его пытались удержать. Втолковывали: «В таком состоянии не доберешься даже до Городка!» Предупреждали: «Попадешь в полицию!» Ничего не желал слушать. Вырвался и уехал. Вот и всё. Что скажешь?
– Понимаешь, здесь много странного. Ехал ко мне, а оказался в собственном эшкубите, да еще вдвоем с каким-то арабом. И непонятно, из-за чего они повздорили. А с другой стороны араб все-таки убит. Расправляться с сотрудником на вражеской территории? Или с работодателем? Не принято. Опять же эти крики о любви к евреям и особенно к Рувену…
– А может быть…
– Кино гоняет?
– Ну да.
– Не похоже. Больно тонкая игра для Игоря.
– И я так думаю. Не знаю… Может, Игорь и не их человек. Может, их человек сидит в Совете Поселений… Вынем эту версию из запасников. Кстати, мы с Шаломом сразу же после разговора с Йоси и Василе рванули в «Бейлинсон».
– Что же ты молчал?
– А что говорить? Игорь по-прежнему без сознания. Врачи рассчитывают его спасти… Но когда он заговорит?.. – Йошуа пожал плечами. – Мы, кстати, и к Ави заглянули.
– Ну и что с ним?
– Ничего. Перебита рука, полоснуло по шее. Чуть-чуть полоснуло. Но главное не это. К нему толпами идут поселенцы. Со всей Самарии. Он всем рассказывает, что покушение на него – месть за убитого им террориста. Вы теперь с Шаломом в дурацком положении. Два так самозванца, пытаются отобрать славу у героя.
– Гм… Я вообще не понимаю, какого черта Шалом туда поперся.
– Он дал тебе совет рисковать жизнью. Потом целые сутки мучился. Да еще ты вечером во время «тревоги» начал рефлексировать. Дай, мол, моральную оценку моему молчанию. Этакое самокопание в духе Достоевского. Чисто русская манера.
– Сам марокканец!
– Спасибо. Так вот, дергался он, дергался. Потом его осенило. Помчался в Совет поселений со своей ложью во спасение.
– Йошуа, – помолчав, сказал я, – скорее всего Игорь не виновен.
– Пожалуй… Но причем тут это?
– А при том, – продолжал я, – что Игорь невиновен, но и из Совета поселений нет утечки информации.
– Это еще почему?
– Потому, что иначе бы никто не стал трогать Ави, пока не выяснится, кто убил террориста – он, я или Шалом.
– А может, арабам не успели сообщить о ваших с Шаломом выступлениях?
– Конечно, не успели. Гонцы поскакали поздно, а на почтовой станции свежих лошадей не оказалось.
Последней русской реалии он не понял, но это меня не смутило. Я продолжал:
– Йошуа, ты вообще сам себя слышишь? Неужели ты настолько влюбился в идею о вражеском агенте, засевшем в Ишуве, что никак не можешь отказаться от нее? Неужели ты не видишь, что никакого агента в природе не существует?
– А араб, которого убил Игорь? Его кто навел?
– А что, мало арабов просто так, без всякой наводки, проникает в ишувы ? И вообще, мы о нем пока ничего не знаем. Вот заговорит Игорь…
Тут я вдруг поднял притуманенные сотрясением мозга очи и обнаружил, что Вика никуда не ушла, а прохаживается неподалеку вдоль асфальтовой дорожки, полузасыпанной комковатой землей во время строительства изгороди. Она смотрела на меня своими черными глазами, так, словно что-то еще хотела выяснить.
– Минутку, Йошуа, – сказал я в мобильник.
– Дядя Рома, а из ваших ребят, ну из учеников «Шомрона» – она махнула рукою в сторону эшкубитов, чтобы стало понятно, мол, речь идет о школе, а не о Самарии – из них никто не мог там оказаться?
– Где? – не понял я.
– Да на Гива-Царфатит.
– Г-сподь с тобой, Вика. Наши все в школе.
Я помахал ей рукой, давая понять, что занят, и вообще, аудиенция окончена, и она удалилась.
– Да, я тебя слушаю, Йошуа.
– Рувен, но ведь и в интернете ничего не было. Типа «правосудие свершилось…»
– Потому, что никакое правосудие не свершилось. Ави не убит, а ранен. С чем прикажешь им выходить в интернет? «Уважаемые сионистские ублюдки! Ликвидация вас, как класса, (этого советизма Йошуа не понял) о необходимости которой говорили арабские патриоты (и этого тоже) не состоялась, поскольку у нас снайпер косой. Когда найдем нового снайпера, тогда вас и дострелим. Ждите и трепещите!»
* * *В трепещущем от жары воздухе кружилась мушка, пытаясь сесть мне на ухо, словно собиралась нашептать нечто важное. Возможно, в ней была чья-то душа, которую тянуло ко мне.
– Ты кто? – спросил я вслух. Мушка подумала и улетела.
В школе творилось что-то неладное. Из классов выскакивали дети и бежали по асфальтовым дорожкам к синагоге. Из учительской туда же по одному плелись учителя с таким видом, будто в чем-то провинились. Тщедушный черненький Хаим семенил рядом с мрачно вышагивавшим равом Элиэзером. Я поспешил за ними. Мимо меня, размазывая по лицу слезы, промчался Шауль Каспи, парень из девятого класса. Что происходит? Что, о Г-споди происходит?
Когда я вошел в синагогу, когда за моей спиной захлопнулась обшарпанная дверь, когда под моей ногой задрожали серо-бурые доски пола, все на минуту обернулись, и в нескольких парах глаз я прочел подобие укора. В первую очередь в глазах Йорама Гефена – Юрки Виноградова. И вновь все заговорили, заговорили, и из десятков фраз, звучавших вокруг меня одновременно, выкристаллизовывалось одно имя – «Авиноам». К биме – возвышению, на которое во время молитвы помещают свиток Торы, шагнул рав Элиэзер, и все голоса срезало.
