Остин Райт - Островитяния. Том второй
По нашему обычаю, мы обменялись рукопожатием. Дорн выглядел похудевшим, но счастливым.
— Ну как съездил? — спросил я.
Дорн рассказал о своей поездке. Наша с Наттаной догадка подтвердилась — Дорн приехал к вечеру… Задумался ли он над тем, почему я не встречаю его?
Файны заговорили все вместе, стало шумно.
— Дорна велела передать, что хочет как-нибудь серьезно поговорить с тобой, — быстро, вполголоса сказал Дорн.
Но мне этого не хотелось. Я все еще боялся ее и знал, что по-прежнему ее люблю.
За ужином Наттана была в своем лучшем платье — том, которое надевала в день королевской аудиенции. Любопытно, виделась ли она мне сейчас такой же, как и прочим сидящим за столом. Казалось, я вижу на ее лице следы своих поцелуев, а на своем по-прежнему ощущаю поцелуи Наттаны. Трудно было поверить, что такая живая и теплая память о наших объятиях и ласках незаметна постороннему взгляду, и, хоть мы и были сейчас разобщены и никто ни о чем не догадывался, я переживал глубокое чувство горделивого удовлетворения.
Проницательный взгляд Дорна часто останавливался на Наттане, она же в свою очередь то и дело быстро взглядывала на меня, так что вряд ли кто-либо мог это заметить.
Им предстояло провести вместе два дня. Оба были так красивы! Втайне я негодовал, когда Дорн сделал Наттане комплимент, сказав, что она очень хороша сегодня и что, он полагает, ее визит пошел ей на пользу.
— Я была здесь очень счастлива, — сказала девушка. Сердце мое предательски екнуло, но, разумеется, слова эти вполне можно было отнести и на счет хозяев дома.
После ужина мы перешли в гостиную. Я хотел остаться наедине с Наттаной, придумывая планы, как бы это осуществить, но сама Наттана и положила конец моим мечтам, заявив, что хочет выспаться перед поездкой, и ушла к себе.
Таким образом, в комнате остались только мы с Дорном. Передо мной сидел мой лучший, мой самый дорогой друг, которому через два дня предстояло жениться. И досадно было мне, что я не могу забыть о Наттане и уделить ему все мое внимание.
Дорн рассказал о своих планах. Они с Неккой решили отправиться вниз по долине — к Острову, поездка должна была занять предположительно пять дней. В поместье накопилось много работы, и Дорн рассчитывал пробыть там около месяца, если только он не понадобится деду в Городе. Если мне захочется навестить его, я могу приезжать без колебаний. А весной мы вдвоем, может быть в компании Некки, отправимся в путешествие. Ничто не должно вмешиваться в наши планы. И все же слова друга едва доходили до меня.
Потом он спросил, что намереваюсь делать я, и я ответил, что рассчитываю пробыть у Файнов до отъезда из Островитянии, буду работать для них, писать, время от времени выбираясь к кому-нибудь погостить — конечно же, на остров к Дорнам и, может быть, к Хисам.
Дорн внимательно посмотрел на меня, так что я невольно отвел взгляд. Может, мне следовало обратиться к своему беспристрастному и прекрасно, едва ли не как я сам, понимающему меня другу за советом — как мне дальше вести себя с Наттаной… Но, по всей видимости, все уже было кончено. Быть может, позволив мне — в минуту слабости — чересчур приблизиться к себе, она уже раскаивалась в этом.
Но имя Наттаны так и не прозвучало. После паузы Дорн сказал:
— Несколько раз я думал пригласить тебя поехать со мной, чтобы ты был там, когда мы с Неккой будем объявлять о своем решении. У тебя дома так бы и случилось. Ты был бы моим шафером. И мне этого хотелось, но, я думаю, у Некки другое мнение, а мне не хотелось бы пользоваться случаем. Понимаешь?
— О да, конечно!
Мы снова помолчали, потом я сказал, что очень рад его женитьбе.
— Я тоже, — ответил Дорн, — и я спокоен.
Он быстро взглянул на меня, и, хотя его мысль осталась невысказанной, я понял, что мой друг вовсе не хочет что-либо утаивать, сознательно держа меня в неведении.
— Жизнь моя отныне будет такой, какую я всегда хотел, — медленно произнес он.
Наша дружба оставалась прочной, как и прежде, и каждый из нас мог всегда положиться на другого.
В комнате моей было холодно так, что пар шел изо рта. Я положил в очаг дрова на утро и быстро разделся, впрочем скоро согревшись под простынями.
Мне снился какой-то бесконечный сон: темные переходы, нескончаемые разговоры, один и тот же назойливо повторяемый вопрос, я то просыпался, чтобы убедиться, что кругом по-прежнему ночная тьма, то снова засыпал, и мне опять снилось, что я — перед какой-то вот-вот готовой решиться проблемой, решение которой тем не менее постоянно откладывалось, снилась то удалявшаяся, то приближавшаяся Наттана — то в виде темной фигуры в плаще, то отчетливо близкая, живая, ощутимая, и сладкая боль… стук в дверь… темный квадрат, лишь чуть более светлый, чем тьма ночи, квадрат, бывший окном моей комнаты в комнате Файнов, уже реальном, уже не из сна…
Стук в дверь тоже обрел реальность, стал фактом, на который надо было как-то отреагировать. С трудом стряхнув остатки сна, я привстал. За окном было так темно, что, должно быть, еще стояла глубокая ночь.
— Кто там? — спросил я, вспоминая, в каком направлении дверь, и глазами стараясь отыскать ее в темноте. Полоса яркого желтого света протянулась вдоль края открывающейся двери. Вот высветилось лицо, темные тени падали на него сверху.
— Наттана! — прошептал я.
— Да, это я, Наттана, — прозвучал в ответ ровный, спокойный голос.
Девушка прошла в комнату, на ее державшую свечу руку ложились розовые блики. Свет частями выхватывал из темноты ее фигуру; она была уже совсем одета. Должно быть, скоро рассвет — пора вставать.
— Мара уже поднялась, Дорн тоже встает. Я давно оделась. Сказала Маре, что разбужу вас… Может, развести огонь? Утро холодное.
Голос ее, ласковый, звучал как бы издалека. Мне никак не удавалось отделаться от чувства, что я все еще сплю.
— Сделайте одолжение, — сказал я.
Плавающий в потемках язычок пламени проследовал к столу. Волосы Наттаны вспыхивали рыже-золотистыми искрами.
— Кремень на полке, — сказал я и, облокотившись, следил за тем, как темная фигура девушки согнулась над очагом.
— Вы так добры ко мне, Наттана, даже разжигаете мне очаг.
— Всякий сделал бы то же.
— Все равно вы добрая.
— Я боялась, что вы с Дорном можете проспать.
— Еще рано?
— Пора одеваться, завтракать, а нам надо будет выехать с первыми лучами зари.
— Мне тоже пора вставать?
— Нет, вы оставайтесь в постели, пока комната еще не прогреется. Время еще есть.
Пламя в очаге поднялось, озаряя фигуру девушки, согревая ее, делая живее и ярче. Отблески огня падали на повернутое ко мне в профиль умиротворенное, сохранившее дремотное выражение лицо.
