Уилбур Смит - Охота за слоновой костью. Когда пируют львы. Голубой горизонт. Стервятники
— Значит, у тебя есть веская причина желать, чтобы мы перелетели через эти стены, — заметил Хэл.
Содержание записок, передаваемых Аболи, ограничивалось размером листка, который можно было оставить, не привлекая внимания тюремщиков или Хьюго Барнарда. Хэл и Альтуда часами напрягали ум и зрение при тусклом свете, чтобы сочинить как можно более краткое послание, которое все же оставалось бы понятным. Ответы, приходившие к ним, звучали голосом Сакины, это были вспышки смелости, перемежавшиеся бриллиантами мысли и остроумия.
Хэл обнаружил, что все больше думает о Сакине, и когда она снова, следуя за госпожой, появилась в замке, ее взгляд сначала устремился на леса, где он работал, прежде чем искать брата. Иногда, если на листочке оставалось место, Сакина делала краткие личные замечания касательно его густой черной бороды или минувшего дня рождения. Это удивило Хэла и глубоко его тронуло. Какое-то время он гадал, откуда она могла все это узнать, пока не догадался, что ей рассказал Аболи. По вечерам он постоянно побуждал Альтуду говорить о сестре. Узнавал подробности ее детства, о чем она мечтает, чего не любит.
Теперь, когда Хэл смотрел на горы, он видел, что они покрыты снежной мантией, которая сверкает на зимнем солнце. Ветер с гор бил, как копьем, и пробирал до сердца.
— Аболи ничего не получал от Сабы. — Через четыре месяца ожидания Хэл наконец признал поражение. — Придется не рассчитывать на него в наших планах.
— Он мой друг, но, наверно, давно потерял надежду, — согласился Альтуда. — Думаю, что и жена оплакивает мою смерть.
— Пойдем дальше: нам не помогает стремление к тому, чего нельзя получить, — решительно сказал Хэл. — Легче было бы уйти из каменоломни в горах, чем из самого замка. Кажется, Сакина сумела добиться твоего помилования. Может, она переведет нас в каменоломню.
Они послали записку и через неделю получили ответ.
Сакина не может помочь им сменить место работы; она предупредила, что любая попытка это сделать сразу вызовет подозрения. «Будь терпелив, Гандвейн, — говорилось в письме, самом длинном из всех, — те, кто тебя любит, действуют ради твоего спасения».
Хэл прочитал это письмо сто раз и потом постоянно повторял его про себя. Его тронуло, что девушка использовала его прозвище, Гандвейн. Конечно, и его ей сказал Аболи.
«Те, кто тебя любит»? Означает ли это одного Аболи, или она использовала множественное число намеренно. Значит, кто-то еще любит меня? Имела ли она в виду только меня или и своего брата тоже? Хэл метался между отчаянием и надеждой. Отчего она так занимает мои мысли, если я ни разу не слышал ее голоса? Как может испытывать ко мне что-нибудь, если видела только бородатое пугало в лохмотьях? Но, может, Аболи выступил в роли моего защитника и рассказал ей, что я не всегда был таким.
Сколько они ни строили планы, проходили дни, и надежда угасала. На протяжении августа и сентября умерли еще шестеро моряков Хэла. Двое упали с лесов, одного раздавил упавший каменный блок, еще двое пали жертвой холода и сырости. Шестым оказался Оливер, слуга сэра Фрэнсиса. В самом начале заключения его правая нога попала под окованное железом колесо запряженной быками повозки, на которой доставляли из каменоломни тяжелые камни. И хотя доктор Соар закрепил разбитую кость, нога не заживала. Она распухла и источала желтый гной, от которого исходило зловоние, как от разложившегося трупа. Хьюго Барнард выгнал его на работу, хотя Оливеру приходилось ходить по двору, опираясь на грубый костыль.
Хэл и Дэниел старались защитить Оливера, но, если они вмешивались слишком часто, Барнард становился еще мстительнее. Им оставалось только брать на себя как можно больше работы и держать Оливера подальше от хлыста надсмотрщика. Когда Оливер ослабел настолько, что не мог подниматься на леса, Барнард послал его на подмогу каменщикам, которые обтесывали блоки. Во дворе он постоянно был на глазах у Барнарда, и за одно утро надсмотрщик дважды ударил Оливера хлыстом.
Последний удар был небрежным и не таким сильным и злым, как предыдущие. Оливер, портной, был нрава робкого и мягкого, но, как щенок, загнанный в угол, откуда нет выхода, повернулся и щелкнул зубами. Взмахнул тяжелым молотом, который держал в правой руке, и, хотя Барнард отскочил, но недостаточно быстро, удар пришелся ему по ноге. Удар получился скользящим, он не сломал кость, но разорвал кожу, и кровь окрасила чулок Барнарда и полилась на башмак. Даже со своего места высоко на лесах Хэл видел, что Оливер сам пришел в ужас от своего поступка.
— Сэр! — воскликнул он, падая на колени. — Я не хотел. Сэр, простите меня.
Он выронил молот и умоляюще протянул обе руки.
Хьюго Барнард отшатнулся, потом наклонился и осмотрел рану. Не обращая внимания на лихорадочные мольбы Оливера, он спустил чулок, чтобы рассмотреть длинную царапину. Потом, по-прежнему не глядя на Оливера, направился туда, где в дальнем углу двора были привязаны два его черных пса. Держа их за поводки, он показал туда, где стоял на коленях Оливер.
— Взять!
Собаки натянули поводки, с диким лаем оскаливая зубы.
— Взять! — повторил Барнард, отвязывая собак. Ярость в его голосе подействовала на псов, и они так натянули поводки, что едва не сбили его с ног.
— Умоляю! — закричал Оливер. Он попробовал встать, упал и пополз туда, где к стене был прислонен его костыль.
Барнард спустил собак, и Оливер успел только поднять руки, защищая лицо, прежде чем псы набросились на него.
Они покатили его по булыжникам, потом пустили в ход клыки. Одна собака хотела вцепиться в лицо, но Оливер защитился руками, и она глубоко впилась в его локоть. Оливер был без рубашки, и вторая собака вцепилась ему в живот. И обе не отпускали.
Хэл на лесах не мог вмешаться. Крики Оливера постепенно слабели, он перестал бороться. Но еще долго после того, как жизнь покинула его, Барнард не отзывал собак. Потом пнул изуродованное тело и отступил. Он тяжело дышал, пот лился по его лицу и капал на рубашку, но он поднял голову и улыбнулся Хэлу. Тело Оливера до вечера лежало на булыжниках, а когда работа кончилась, Барнард окликнул Хэла и Дэниела.
— Выбросьте эту падаль на кучу дерьма за замком. Чайкам и воронам он будет полезней, чем мне.
И засмеялся, увидев выражение глаз Хэла.
Когда снова пришла весна, оставалось только восемь моряков. Но эти восемь были закалены трудностями. Под загорелой обветренной кожей груди и рук Хэла видны были все мышцы и сухожилия. Ладони его задубели, а пальцы силой не уступали клещам кузнеца. Когда он разнимал дерущихся, один удар его кулака в шрамах укладывал человека на землю.
