Беглец - Александр Федорович Косенков
— Не наступает! — громко возразил Ленчик.
— Ты-то откуда знаешь, недоразумение луковое? — поинтересовался Бова.
— А он у нас все знает, — вступился за Ленчика Вениамин. — Поскольку из ангельского сословия — Херувим. Херувимы, они все знают. Верно, гражданин поп?
— Слышал, что вы возможный отец этого Херувима. Или как? — спросил Зотов.
Как ни странно, Вениамин ответил не сразу, вопреки своему обычаю отвечать не задумываясь.
— Оно, конечно, без корня и полынь не растет. А вот кто её посеял — уже другой вопрос.
— Дыма без огня не бывает, — дожимал Зотов. — Признавайтесь, пацану легче жить будет.
— Значит, так, — согласился Вениамин… — Плесни и мне до кучи, — попросил он Бову. — Во всякой избушке свои поскрипушки. Кому игрушки, кому постирушки. Насчет Херувима врать не буду, а насчет сыночка у Прасковьи, ежели он, конечно, имеется, можно вопрос на обсуждение поставить.
— Какой вопрос?
— Насчет кто поспособствовал. По самому существу вопроса, — пояснил Вениамин и выпил налитую ему Бовой водку.
— Вы только всерьез его инсинуации не принимайте, — предупредил Федор Николаевич.
— И кто же отец? — спросил Зотов.
— А я, — признался Вениамин, отодвигая опустошенный стакан.
— Я же говорил — бестселлер! — обрадовался Бова.
— Ты ещё расскажи, как ты третью мировую войну предотвратил, — не утерпел Федор Николаевич.
— Об этом в другой раз, — отмахнулся Вениамин.
— Или как инопланетянам полбочки солярки отлил, — не унимался Федор Николаевич. — Они его за это два раза вокруг Земли облетели и на Чаловском болоте высадили.
— Я им, гадам, говорить устал, чтобы на поскотине ссадили, так у них там какие-то колебания не совпали, — стал оправдываться основательно захмелевший «маэстро».
— А Прасковью не порочь, — прикрикнул на него Федор Николаевич. — Она с тобой раз в год и то по служебной необходимости разговаривала.
Вместо ответа Вениамин растянул свой любимый музыкальный инструмент и запел:
— Я люблю тебя так, что не сможешь никак ты меня никогда, никогда, никогда разлюбить…
— А почему, собственно, нет? — окончательно развеселился Бова. — Первый парень на деревне, поет, на гармошке играет. Это он сейчас седой, а тогда, наверное, — ого!
— Не ого, а ха-ха-ха, — не сдавался Федор Николаевич.
— Подозреваю я, Федька, что ты мне всю свою прожитую жизнь завидовал.
— Я? Тебе? Очень даже интересно, по какой такой причине?
— По такой, что меня бабы любили, а тебя только уважали.
— Несешь ерунду всякую. Не могла Прасковья. Не могла! Не такая была.
— Так и я не такой был, — всхлипнул вдруг Вениамин, вытирая заслезившиеся глаза. — Она мне как говорила? «Ты, Вень, хоть и непутевый, а с тобою легко. Мне, — говорит, — в жизни ни разу легко не было. Одно плохо, старая я уже для тебя». — «Какой, — говорю, — старая! Любой молодухе нос утрешь. Ничуть меня не старей, просто жизнь длинней. Она ведь как? У одних ползет, у других бежит, у третьих на боку лежит». А вот про пацана врать не буду, не знал. Не сказала.
— Пусть ещё расскажет, как английская королева ему благодарность по телефону объявила, — вспомнил Федор Николаевич ещё одну жизненную несуразность своего непутевого односельчанина.
— Чего всякую ерунду вспоминать? Я ей объяснял — присылай в письменном виде, по телефону не поверят.
— За что благодарность? — спросил Зуев.
— Сообщил, что у них в Великой их Британии зима в том году не лучше, чем у нас случится. А поскольку они к этому делу неприспособленные, предложил соответствующую экипировку готовить. Телеграмму за свой счет отбил.
— Сбылось предсказание? — заинтересовался Бова.
— На все сто. Какой-то хрен от имени королевы в сельский Совет потом уже позвонил.
— А про зиму откуда узнал?
— Так эти… Серенькие. Когда с ними летал, все объяснили. Предсказали.
— Именно про Англию предсказали?
— Они там посадку совершали. Главное дело, тоже на болоте. Заправка у них там, что ли? Видать, торф для этого дела используют.
— Стопроцентный наглядный пример, — ткнул в Вениамина пальцем Федор Николаевич. — А про Прасковью Ивановну вообще… Полная хренотень.
— Хочешь, доказательства предоставлю? — не сдавался Вениамин.
— Не хочу, — отмахнулся Федор Николаевич.
— Предоставь! — потребовал Зотов.
— Если предоставит, я Николая собственноручно… — продемонстрировал соответствующий жест Бова.
— Не возникай! — попросил Зотов.
— В сортире замочу, — закончил Бова.
— Ничего он не предоставит, слушайте его больше, — не успокаивался Федор Николаевич.
— Можете слушать, можете не слушать, — обиделся Вениамин.
— Неразумное сотворить хотите по слабости духа и нетрезвого состояния. Если покойная никому, кроме вас, не доверилась, значит, так тому и быть должно.
— Прасковья Ивановна… — начал было Федор Николаевич.
— Никакая она не Прасковья. И даже не Зотова.
— Готов старичок, — махнул рукой Бова. — Я ещё когда он про королеву стал показания давать, всё понял.
— Лиза она. Елизавета Тетиева. Внучка генеральская. Зотов, когда старуху порешил, её с собой забрал. Она тогда совсем малая была. А когда снова здесь после Гражданской объявился коммуной командовать, сказал — дочка его. Так и записали. Стала дочкой героя революции. Она, что помнила, все мне рассказала. Ты, говорит, единственный, кто теперь это знает. Если что случится, так и имей в виду.
— Что случится? — растерянно спросил Зотов.
— Видать, знала уже, что помирает, — всхлипнул Вениамин и снова стал вытирать заслезившиеся глаза.
— Бред, — уже не очень уверенно заявил Бова.
— Безо всякого сомнения, — поддержал Федор Николаевич.
— Могу перекреститься, — предложил Вениамин.
— Кто на неправду перекрестится, рука отсохнет, — подала реплику со своего конца стола Женщина.
— Да он и креститься-то не умеет, — засмеялся Федор Николаевич.
Вениамин широко перекрестился и низко поклонился.
— Не имеет значения, — не сдавался Федор Николаевич. — Поскольку неверующий. Сам говорил.
— Кому неверующий, а кому на все сто, — ещё раз перекрестился Вениамин. — Вот… Прасковье… То есть Лизавете безоговорочно и без оглядки. Сколь лет — никому ни слова, ни полслова.
— А сейчас почему? — тихо спросил Зотов.
— Сомнение взяло.
— Какое?
— Про пацана. Если бы действительно при родах помер, неужели бы не сказала?
— Если помер, могла и не сказать, — согласился Бова.
Вениамин, кажется, решил выложить всё подчистую.
— Меня тогда за то, что переводчику этому харю маленько подправил, по хулиганке на полтора года определили. Даже наведаться сюда не дали. Когда выпустили — ловить уже нечего: ни Прасковьи, ни Елизаветы. Может, и было от неё какое сообщение, так мне не передали. Кто я, кто она… Такая вот трудная история в моей жизни получилась. Недаром говорят: смолоду прореха, под старость дыра.
Вениамин снова стал вытирать невольно набежавшие слезы.
— Шеф, как хочешь, а я ему верю. Как-то сразу почувствовал. Такое не
