Эжен Сю - Тайны народа
Этот позор, эта жизнь раба показались мне до такой степени невыносимыми, что я принял твердое решение бежать при первой возможности или лишить себя жизни, чтобы соединиться со своими. Эта мысль успокоила меня.
У меня не было ни надежды, ни желания узнать, что моя жена и дети избежали смерти, но вспомнив, что я не видел, как Генори с малюткой Сильвестом и дорогой моей крошкой Сиомарой вышли из повозки, я спросил фактора:
— Где ты меня купил?
— Там, где мы всегда совершаем свои покупки. На поле битвы после сражения.
— Значит, ты меня купил на поле сражения около Ванн? — Да.
— И ты поднял меня, конечно, на том самом месте, где я упал?
— Да, там вас была целая куча галлов, но из нее годным оказался только ты и еще трое. Между прочим, этот высокий старик — твой сосед. Ты помнишь? Тот Скелет, которого критские стрелки мне отдали в придачу, как раба для потехи. Вы, галлы, настолько ожесточенно сражаетесь, что после битвы с вами совершенно невозможно найти живых и не раненых рабов для продажи. Или же если и случается найти, то за страшно дорогую цену. Я же не имею много денег и потому довольствуюсь ранеными. Мой товарищ, верный сын Эскулапа, сопровождает меня всегда в моих обходах поля сражения и помогает мне в выборе. Так знаешь ли ты, что сказал мне этот доктор, исследовав твое раненое и избитое тело? «Купи его, непременно купи. У него все ранения хотя и значительные, но не опасные. Ни один из важных органов совершенно не задет. Рубцы от ран не понизят цену товара, и ты можешь быть спокойным — покупатели на этого галла всегда найдутся». Тогда, видишь ли, я с видом фактора, знающего свое дело, сказал критским стрелкам, толкнув тебя ногой: «Что касается этой туши, она еле дышит. Я не возьму его в свою долю».
— Когда я покупал быков на рынке, — сказал я с насмешкой, все более и более успокаиваясь от сознания, что смерть делает человека свободным, — я был менее искусен, чем ты.
— О, я старый воробей, я знаю, как следует вести свое дело! Стрелки, заметив, что я стараюсь сбить цену на тебя, стали меня уверять, что удары копья и меча нанесли тебе простые царапины. Я, в свою очередь, стал уверять их, что тебя можно топтать, переворачивать, и ты не подашь ни малейшего признака жизни, что ты уже коченеешь. И я не только говорил это, но и на деле пинал тебя ногами, становился тебе на грудь, таскал за волосы, и ты не подавал при этом даже признаков жизни. В конце концов ты пошел всего-навсего за два золотых.
— Я нахожу, что ты за меня дал недорого. Но кому же ты думаешь перепродать меня?
— Итальянским купцам или купцам из Южной Галлии. Они у нас всегда перекупают рабов второго сорта. Некоторые из них уже прибыли сюда.
— И они далеко уведут меня?
— Да, если только ты не будешь куплен одним из тех старых римских офицеров, которые, будучи совершенно негодными для продолжения военной службы, по приказанию Цезаря образуют здесь военные колонии.
— И завладеют, таким образом, нашими землями!
— Ну понятно. Я надеюсь получить за тебя по крайней мере двадцать пять — тридцать золотых. И даже больше, если ты окажешься или кузнецом, или плотником, или ювелиром, или каменщиком, или вообще знающим какое-нибудь ремесло. Вот об этом я и хочу теперь расспросить тебя, чтобы занести твою специальность и все подробности о тебе в свой продажный список. Значит, мы запишем… — И фактор по мере дальнейшего разговора стал записывать касающиеся меня сведения при помощи стилета на имевшуюся у него в руках навощенную табличку. — Твое имя Вол, галльско-бретонской породы. Я вижу это сразу, я большой знаток… Я никогда не смешаю бретонца с бургундцем, жителя Пуатье с овернцем. В прошлом году мне пришлось продать много овернцев после битвы при Пюи. Твой возраст?
— Двадцать девять лет.
— Двадцать девять лет, — записал он на своей таблице. — Твоя специальность?
— Землепашец.
— Землепашец? — повторил фактор с разочарованием, почесав за ухом стилетом — Так ты всего-навсего землепашец?
— И солдат еще.
— О, солдат, который носит железный ошейник и за всю свою жизнь ни разу не коснется ни копья, ни меча. Значит, так, — прибавил фактор со вздохом, перечитывая записанное на своей табличке. — «Номер семь. Вол, галльско-бретонской расы, очень высокого роста и большой силы, двадцать девять лет, превосходный землепашец…» Твой характер? — спросил он.
— Мой характер?
— Да, каков он? Буйный или послушный, открытый или замкнутый, стремительный или хладнокровный, радостный или грустный? Покупатели всегда справляются о характере приобретаемого раба, и хотя отвечать им мы не обязаны, но все-таки невыгодно вводить их в обман. Ну скажи-ка, дружище Вол, каков твой характер? Ради своих же интересов ответь вполне искренне. Хозяин, который тебя купит, рано или поздно узнает же правду, и тогда твоя ложь обойдется тебе гораздо дороже, чем мне.
— Ну так пиши на твоей табличке: «Землепашец Вол страстно любить рабство и всегда лижет бьющую его руку».
— Ты шутишь! Галльская раса любит рабство! Это все равно что сказать: орел или сокол страстно любят клетку.
— Ну тогда запиши, что как только у меня вернутся силы, я при первой возможности разобью свои оковы, убью хозяина и убегу в лес, чтобы снова зажить свободной жизнью.
— Вот в этом больше правды. Те скоты сторожа, которые тебя били, рассказывают, что после первого удара ты ужасно рванулся в своих цепях. Но, видишь ли, друг мой, если я предложу тебя покупателям с такой опасной рекомендацией, найдется очень мало желающих тебя купить. Кроме того, если честный купец не имеет права хвалить свой товар сверх меры, он и не должен его ругать. Я, значит, запишу о твоем характере так: «Характер буйный, мрачный, не привыкший к рабству, но который можно смягчить лаской и хорошим обращением».
— Перечитай еще!
— Зачем?
— Я хочу знать, под каким ярлыком я пойду на продажу.
— Ты прав, мой сын. Необходимо удостовериться, хорошо ли звучит этот ярлык, и вообще представить себе, что эти сведения выкрикиваются на аукционе. Итак: «Номер семь. Вол, галльско-бретонской расы, очень высокого роста и большой силы, двадцать девять лет, превосходный землепашец, характер буйный и мрачный, не привыкший к рабству, но который можно смягчить лаской и хорошим обращением».
— Вот что, значит, осталось от гордого и свободного человека, единственным преступлением которого является защита родины от Цезаря, — сказал я с глубокой горечью. — Того самого Цезаря, который, продав нас всех в рабство, поделит между своими солдатами землю наших отцов! И я не убил этого Цезаря, а ведь он был у меня во власти, я держал его перед собой на своей лошади!
