Десмонд Бэгли - Золотой киль
«Санфорд» стала медленно отплывать. Долго мы еще видели освещенную площадку перед ангаром, на которой остались наши итальянские друзья. Они не расходились, продолжая смотреть нам вслед. И я понял, как мне грустно расставаться с ними.
— Мы когда-нибудь вернемся, — сказал я Франческе.
— Нет, — тихо ответила она. — Мы никогда не вернемся.
Мы устремились в ночь со скоростью шесть узлов, держа курс на юг, мимо мыса Портовенто. Я смотрел на мачту, едва различимую на фоне звездного неба, и думал, сколько времени нам понадобится на закрепление бегучего такелажа. На палубе царил такой хаос, что выражение «корабельный порядок» становилось насмешкой, но сделать в темноте ничего было нельзя, приходилось ждать рассвета. Уокер спустился в салон, а Курце на передней палубе сторожил Торлони. Франческа находилась рядом со мной, и мы тихо разговаривали, строя планы нашей совместной жизни.
Вдруг Курце спросил:
— А когда мы избавимся от этой мрази? Он лезет ко мне с вопросами! Боится, что мы бросим его за борт, а он не умеет плавать.
— Скажи, что мы высадим его на берег ближе к Портовенто, — сказал я. — Перевезем в ялике.
Курце ворчливо высказал свое пожелание избавиться от Торлони побыстрее и снова замолчал. Франческа спросила:
— А что с мотором? Мне кажется, у него другой звук.
Я прислушался и действительно уловил посторонний шум, но дело было не в нашем двигателе. Я уменьшил обороты — где-то неподалеку, со стороны правого борта, в море работал другой мотор.
— Спускайся быстро вниз, — сказал я Франческе и тихо — Курце: — К нам пожаловали гости.
Он бросился на корму. Я кивнул вправо, и мы разглядели в темноте белый выступ носового волнолома, приближавшийся к нам полным ходом.
С воды донесся голос:
— Месье Халлоран, вы слышите меня?
— Это Морле, — сказал я Курце и прокричал: — Да, слышу.
— Мы идем на абордаж, — крикнул он, — сопротивление бесполезно.
— Опять вы за свое, — крикнул я. — Что вам еще нужно?
Курце рассвирепел и двинулся вперед. Я выхватил из кармана пистолет Торлони и взвел курок.
— Вас только четверо, — орал Морле, — а нас много.
Носовое ограждение оказалось совсем рядом, и я смог разглядеть лодку. Людей на ней было действительно много. Потом она подошла к борту нашей яхты настолько близко, что они стукнулись планширами. Морле прыгнул на палубу «Санфорд». Нас разделяло всего четыре фута, и я выстрелил ему в ногу. Он вскрикнул и упал в воду.
Курце в это время поднял одной рукой извивающегося от страха Торлони.
— Получайте эту мразь! — рявкнул он и сильным броском швырнул Торлони в лезущих на палубу людей. Торлони взвыл и, падая, смел их, как кегли, в собственную лодку — из-за резкого крена левого борта бандиты чуть не попадали в воду.
Я воспользовался их замешательством, и расстояние между лодками стало быстро увеличиваться. По-видимому, они потеряли управление. Наверно, сбило рулевого, подумал я.
Мы слышали, как бандиты кричали, вылавливая из воды Морле, но атаковать больше не решились. Получить еще одну пулю никому не хотелось.
При свете луны мы убедились, что наш кильватер чист, и взяли курс в открытое море. Надо было успеть в Танжер — времени оставалось в обрез.
Книга третья
Море
Глава VIII
Штиль и шторм
В первые дни нам помогал попутный ветер, и «Санфорд» резво наверстывала упущенное время. Как я и подозревал, смещение центра тяжести из-за нового киля отразилось на поведении яхты. При попутной волне она совершала полный цикл за две минуты. При кормовом ветре одной четверти «Санфорд» уже не показывала, как обычно, свои лучшие ходовые качества, а шла с поперечно-килевой качкой, и мачта чертила на небе широкие дуги.
Делать было нечего, приходилось терпеть. Единственный способ избавиться от мучительной качки — равномернее распределить балласт, но именно этого мы и не могли сделать. От качки больше других страдал Курце. Он и раньше, как известно, был не ахти какой моряк, а тут еще рана в плече.
На рассвете, после той яростной ночи, мы легли в дрейф. Берег давно скрылся из глаз, и наконец можно было заняться наведением порядка на палубе. Управились быстро. Оказывается, Пальмерини сделал больше, чем я ожидал, и вскоре мы продолжали свой путь под парусами. И вот тогда валкость «Санфорд» стала очевидной. Я сделал все, чтобы как-то исправить положение, но скоро понял, что это не в моих силах, и перестал напрасно тратить время. Мы устремились дальше.
Корабельная жизнь быстро вошла в привычный ритм, определенный сменой ходовой вахты. Единственное изменение внесла Франческа — к великой радости Курце, она взяла обязанности кока на себя.
Во время плавания члены экипажа такого небольшого судна, как наша яхта, редко видят друг друга, разве что при смене вахт, но Уокер держался и того обособленнее. Когда я ловил на себе его пристальный взгляд, он вздрагивал и отводил глаза, как побитый пес. Очевидно, боялся: не скажу ли я Курце о портсигаре. Такого намерения у меня не было — без Уокера мы бы не смогли управиться с яхтой. Но и успокаивать его не стал. Пусть попотеет от страха, думал я в сердцах.
С плечом Курце дело обстояло не так уж плохо, ранение оказалось сквозным и чистым, к тому же Франческа регулярно меняла повязку. Я настоял на том, чтобы он перебрался на корму, где качка ощущалась не так сильно, и это привело к общей перетасовке. Я теперь спал на лоцманской койке в кают-компании, что по левому борту, а Франческе отвели место по правому борту, которое она отгородила куском парусины, чтобы создать себе минимум личного пространства. В результате Уокера сослали на нос, где у клюза можно было прикорнуть на стоянке: для сна во время рейса это место не годилось — неудобно, да и качает там сильнее всего. Так ему и надо, думал я без тени жалости. Но из-за этого мы стали видеть его еще меньше.
Мы хорошо шли в Лигурийском море первые пять дней, делая по сто с лишним миль в сутки. Ежедневно я брал высоту солнца и сверял по карте наш курс, проложенный к Балеарским островам. Мне доставляло огромное удовольствие обучать Франческу искусству вождения яхты — она оказалась способной ученицей и ошибок делала не больше, чем любой новичок.
С некоторым изумлением я обнаружил, что Курце, оказывается, утратил былую ненависть к Франческе. Он сильно изменился и был уже не таким колючим, как прежде. Возможно, потому, что долгожданное золото было у него под ногами в целости и сохранности, а может, вся его яростная сила ушла во время сражения на верфи. Так или иначе, но они наконец поладили с Франческой и вели длинные беседы о Южной Африке.
