Сказки странствий - Елена Черкашина
Он лежал у подножья ручья и смотрел в небо. По лбу стекали капли пота, выступившие от резкого головокружения, и сильная бледность покрыла лицо. Она подошла так тихо, что он не услышал, и остановилась почти рядом, затем выпустила тело цапли и бесшумно исчезла. Человек увидел тень и вздрогнул, но затем его взгляд упал на белоснежную птицу, на капли крови, стекающие по перьям, и он понял. Почему-то он улыбался, когда потянулся к цапле, и потом, когда разжигал огонь и опалял птицу на костре, улыбка не сходила с его лица. Волчица наблюдала издали, не сводя с него настороженных глаз, и лишь когда человек поел, расслабилась и медленно ушла вглубь леса.
Несколько дней он шёл по лесу, не встречая людей, не видя человеческого жилья. Волчица неотступно следовала сзади, и Шелтон, не имея другого собеседника, начал незаметно для себя разговаривать с нею.
– Ну что, подруга, всё идешь? – говорил он, слегка оборачиваясь и поведя глазами. – А я вот и не знаю, дойду ли. И на лошади путь неблизкий, а теперь, сама понимаешь…
Волчица прислушивалась к звукам человеческого голоса, поднимала голову, тонко принюхивалась. Ей казалось, что, когда человек говорит, он пахнет совсем по-другому: к запаху примешивалось что-то доброе, не внушающее опасений, а потому она придвигалась ближе и ближе и уже не пряталась в кустарнике, а иногда давала себя рассмотреть.
– Да ты, я вижу, тоже жизнь повидала, – говорил Шелтон, останавливаясь и с улыбкой глядя ей в глаза. – Откуда ты такая? Серая, пушистая, шкура тёплая, наверное? С такой шкурой не пропадёшь, а мне вот несладко…
По ночам, действительно, подмораживало, и Шелтону приходилось нелегко, он всё время ворочался, подставляя огню то один, то другой замёрзший бок.
– Мне бы твою шкуру! – бормотал он, а потом спохватывался, будто она могла понять его, и поправлялся: – Нет, нет, не бойся, твоя шкура при тебе останется.
Подумав, он рассказал ей свою историю. Это случилось вечером, когда на шестой день пути он, как обычно, развёл костёр, а спутница легла поодаль, пристально наблюдая за человеком.
– Ты понимаешь, – вздыхал Шелтон, – я ведь из небогатой семьи. У нас – семь братьев, и каждому надел достался – вот такой, малюсенький, да и земля плохая, ничего не растёт. Камень на камне. А у меня – семья. Детей, знаешь, сколько? Четверо, и все – сыновья. Что я им оставлю, когда вырастут? Вот и решился подзаработать. А у нас ведь работы нет. На юг я поехал, там, в порту, всегда можно устроиться. Мешки таскал, причалы строил. Всё делал, ничего не чурался. Трудно было, да и голодно, деньги для семьи собирал. А теперь – вот, ничего не привезу…
Он замер, горько задумался.
– Ну да ничего, лишь бы самому добраться, а дома – это дома.
Лицо его стало ласковым, улыбка не сходила с губ, глаза мечтательно смотрели на блики огня.
– Ждут меня дома, – тихо промолвил и опять надолго застыл.
Она слушала, щурилась на огонь, прижималась к земле своим телом, а уши, чуткие, острые, внимали всем звукам леса. Человек не слышал того, что слышала она, а потому и не знал, что уже третью ночь к ним вплотную подходят другие волки. Подходят, но держатся вдали, не нападают, потому что присутствие незнакомой волчицы смущает их. И не посмеют напасть, пока она рядом, хотя это – их территория, и человек – их добыча по праву. Но вот охота стала труднее: она не могла отойти далеко, опасаясь, что волки, не видя её, осмелеют…
И всё же беда случилась. С раннего утра она ощущала присутствие чужого запаха, нервничала, жалась ближе к человеку, словно желая защитить, но голод заставил её задержаться и пойти по следу заячьих лап. Зайчонок попался никудышный, всего-то уши да хвост, и уже трепетал в зубах, раздражая и без того сильный аппетит, как вдруг она услышала крик и рванула, бросилась так, что захрустели сучья. Она ворвалась в гущу стаи, которая злобно окружила человека и скалилась мощными клыками; ворвалась и, закрутив хвост, остановилась прямо перед сородичами. Всем своим видом сразу дала понять: не дам! Не позволю!!! Человек схватил палку, крепко вцепился в нож, но она знала, как жестока голодная стая, потому что сама была волчицей и сама нападала не раз и на лошадей, и на крупных оленей. Зорко следя глазами, едва поводя ухом, спутница видела, как опытные волки заходят сбоку для броска и как напряжены другие, более молодые. Но никто не решался напасть первым: каждый знал, что лучше сражаться с двумя сильными самцами, чем с одной самкой, особенно когда она защищает. Только – кого? Кого и почему защищает эта незнакомая гостья? Не свой выводок, не стаю, а – человека… Это смущало волков, а потому они стояли, не рискуя напасть, пристально вглядываясь в её молчаливый оскал. И – стали отходить, отодвигаться вглубь чащи, пока не исчезли один за другим, как серые тени.
Она проводила их глазами, убедилась, что все ушли, и только тогда обернулась к человеку. Тот был бледен, но крепко держался на ногах и посмотрел на неё решительно, прямо.
– Ты думаешь, они ушли? – спросил.
Волчица вильнула хвостом. Потом резко развернулась и, будто что-то вспомнив, побежала в лес, но через минуту вернулась. Зайчонок ещё дергал лапами, и человек взял его за уши и прикончил ножом.
Она села рядом, уже не боясь, не вздрагивая от каждого движения человека; села и напряжённо рассматривала, как он снимает шкурку, как делит зайца, а потом протягивает ей её долю. Взяла аккуратно зубами и пошла в сторонку наслаждаться каждым кусочком, слизывая с усов алую кровь…
Глубокой ночью, ощутив нечто странное, Шелтон открыл глаза. С одной стороны его согревал костёр, а с другой, тесно прижавшись боком, – волчица. Она была теплой, приятной, и хотя её запах и близкое присутствие смущали его, Шелтон не отодвинулся, а лишь удобнее повернул голову и опять уснул.
Наутро, не обнаружив её рядом, подумал: «охотится кормилица», – и спокойно продолжил путь.
Спустя несколько часов лес поредел, и показалось чистое пространство полей. Шелтон вздохнул облегчённо: море, скоро море, а значит, и поселения, и люди, к которым он мог обратиться за помощью. Покидая лес,
