Йон Колфер - Авиатор

Когда Артур Биллтоу пришел в себя, было уже светло. Голова ощущалась как одна сплошная рана. Над ним стоял Пул, дрессировщик собак начальника тюрьмы, ничуть не возражая против того, что его маленький терьер мочится на сапог Биллтоу.

— Черт побери! — Биллтоу отпихнул пса ногой.

И тут же вспомнил о французском дьяволе, который, возможно, все еще находится где-то поблизости. Он перекатился с топкого места, на котором лежал, и встал на четвереньки, не в силах выпрямиться из-за боли, молотом стучащей в голове.

— Дьявол… Француз… Огромные мерзкие крылья… Летает, словно козодой… Ты не видел его?

Пул притворился, будто не слышал этот бред. Натужно раскашлялся, стремясь заглушить болтовню Биллтоу, и выбранил терьера.

— Плохо, сэр Персиваль, очень плохо — мочиться на мистера Биллтоу, когда он только-только пробудился от сна, а что ему снилось, меня совсем не интересует. Я стукнул бы тебя, Перси, не будь ты такой славный малый. — Он подхватил песика и, избегая смотреть в глаза Биллтоу, перешел к сообщению, с которым и был послан. — Вас ищет начальник тюрьмы. Говорит, что по горло сыт вами и вашими тайными убежищами. Можете вообще не вылезать оттуда. Слово в слово то, что он сказал. По дороге я все время повторял это про себя.

Биллтоу вытаращенными глазами шарил по сторонам. С его губ свисала тонкая нить слюны.

— Он нашел меня. Он нашел меня. Я с шестипенсовиком спрятался в бочке, а он нашел меня.

Пул решил сделать вид, что недопонял Билтоу; так было легче.

— Да, сэр. Начальник тюрьмы всех находит. У него, наверное, глаза на затылке. — Вслед за сэром Персивалем он затрусил к казармам охранников. — А может, у него и впрямь есть крылья и по ночам он летает над островом, глядя на нас сверху.

Биллтоу с трудом сел, нащупал на лбу шишку с гусиное яйцо и расплакался.

Конор Финн летел, однако ощущения были совсем не те, на которые он рассчитывал. Планер вел себя как зверь, и, чтобы совладать с ним, приходилось постоянно вести изнурительную борьбу. Он не парил; он неустанно бился со стихией. Крылья хлопали, скрипели, дергались; казалось, еще один порыв ветра, и их нервюры[93] сломаются. Ремни врезались в грудь, затрудняя дыхание, и даже случайное столкновение с морской птицей заставило бы его по спирали устремиться к земле. Тем не менее Конор ни на миг не пожалел об этом полете.

«Я луна, — думал он. — Я звезды».

И потом:

«Берегись — чайка!»

Планер хорошо сохранял целостность, хотя Конор готов был поклясться, что третья нервюра справа сломалась. Позже он заменит ее на новую. Рулежная планка, одно из его собственных изобретений, работала прекрасно, позволяя смещать вес и таким образом контролировать траекторию полета. Однако этот контроль требовал постоянного напряжения; и над ним мог одержать победу ничтожнейший восходящий поток или любое другое воздушное течение.

Ночное небо покрывали тяжелые облака, подсвеченные снизу огнями Уэксфорда и Кил-мора. Время от времени Конор пролетал под прорехой в облаках, и полная луна освещала его серебристыми лучами. Он надеялся, что снизу его силуэт воспринимается как большая птица, но тем не менее радовался тому, что решил использовать для крыльев черную материю. Просто черную, не выкрашенную черным. Краска слишком утяжелила бы вес.

С близкого расстояния и при дневном свете было бы ясно, что планер — нечто большее, чем хитроумно задуманный воздушный змей. Два удлиненных двухметровых овала в качестве крыльев, смыкающихся к центральному круглому отверстию, в котором на кожаных ремнях висит пилот. Короткий хвостовой руль с кожаными петлями для ног и толчковым шестом, который можно наклонять ногами, плюс трапециевидная рулёжная планка, прикрепленная непосредственно к стойке крыльев. Теоретически, если поймать восходящий поток воздуха, на таком планере скользить можно сколь угодно долго. Конечно, это очень оптимистическая теория, не предусматривающая износ, разрывы, слабые навыки пилота и просто тот факт, что поймать устойчивый восходящий поток воздуха так же трудно, как единорога.

Конор был облачен в самую прочную одежду для воздухоплавания, кожаный, застегивающийся под подбородком шлем, защитные очки и плотно сидящие сапоги. Его форма представляла собой копию той, которую носили французские военные аэронавты, но была черной сверху донизу и лишенной всяких эмблем, кроме таинственной крылатой буквы «А», обозначающей «аэронавтика».

«Если я вдруг рухну на Соленые острова, — думал Конор, — то для всех на свете буду выглядеть как французский летчик, не желающий, чтобы его идентифицировали как такового. Другими словами, как летающий шпион. Это лишь укрепит недоверие Бонвилана к французской армии».

Мысль не слишком успокаивающая, однако внести хоть малую толику тревоги в душу Бонвилана все же лучше, чем умереть, став просто трупом.

Этой ночью ему везло. Удачный взлет из аэродинамической трубы, если не считать того, что лопасти парового винта выбили несколько досок обшивки трубы. Но то было дело легко поправимое, на энергии взлета никак не сказавшееся. Конор сумел удержать тело наклоненным вперед, ногами упираясь в стремена. Это было одно из его главных изобретений, не считая тысячи более мелких, начиная от придания нервюрам нужной формы с помощью пара и заканчивая хвостовым рулем.

Приближалась береговая линия, а за ней темное море, на фоне которого Соленые острова сверкали, точно два роя светляков. В тот момент, когда Конор пролетел над мостом Святого Патрика — он выглядел как длинный, изогнутый артритом палец, выступающий из материка в сторону Малого Соленого, — восходящий поток, который Конор «оседлал», исчез, и планер, завалившись на нос, начал терять скорость.

Конор готовился к чему-то подобному, но, как оказалось, это удалось ему не в полной мере. Если падение продолжится еще несколько мгновений, он рухнет на землю и разобьется насмерть.

«В случае потери скорости держи нос вниз и развяжи веревки».

От рулежной планки отходили три веревки, привязанные к запястью Конора. Он резко наклонился вниз, развязал все три веревки и таким образом освободил рулежную планку.

Центральная веревка была соединена с шарнирной панелью, которая, будучи отпущена, потянула нос вниз; две остальные перестали сдерживать лопасти двух деревянных пропеллеров, которые тут же завертелись под воздействием энергии, высвобождаемой двумя прочными резиновыми лентами.

Эти пропеллеры были способны работать только в полете, их толчковая энергия минимальна, но ее могло хватить, чтобы удержать планер от падения.