Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста
На роскошных часах пробило половину восьмого. Почти в ту же минуту приподнялась портьера и мэтр Ресту доложил:
— Его преподобие отец Грендорж.
Священник почтительно поклонился графине и по ее приглашению сел возле на табурет.
Пристально посмотрев с минуту на молодую женщину, он раза три покачал головой.
— Вы опять плакали, графиня, — сказал он тоном ласкового упрека, с сердечным участием в голосе.
— Да, — отвечала она, — не стану скрывать от вас, отец мой. Сил нет удерживаться. Я так страдаю! Эти слезы почти облегчают меня.
— Плачьте, графиня, — слезы утешают, но не падайте духом. Помните, что несчастье ваше незаслуженно, и поэтому плачьте не над собой — вы невинны и чисты перед Богом, — а над тем, который несправедливо обвинил вас в минуту заблуждения, но непременно вернется и снова будет у ваших ног, я убежден в этом; он сам станет умолять вас о прощении, в котором вы ему тем более не откажете, что он много виноват перед вами.
— Отец мой, у меня силы подламываются, я чувствую, что умираю.
— Не надо так говорить, дочь моя; будьте мужественны; Господь посылает вам испытание — значит, любит вас. Вы женщина и мать, следовательно, ваша жизнь должна быть полна самоотвержения и покорности; она принадлежит не вам, а вот этому прелестному ангелу, который спит у вас на коленях.
— Знаю, отец мой.
— Так покоритесь воле Божией. Кто знает, может быть, за вас когда-то будет слишком хорошо отомщено!
— Что вы хотите этим сказать, отец мой?
— Ничего, графиня; простите меня за эти слова, я сожалею, что сказал их. Бог свидетель, что я пришел сюда не прибавлять вам страдания, а утешить светлым лучом надежды.
— Что такое?
— По вашему приказанию, графиня, я с самого дня нашего переезда сюда отыскивал женщину, молочную сестру вашей матери, воспитанную в особняке Фаржи.
— И вы наконец нашли ее, мою милую Фаншету?
— Да, мне посчастливилось, графиня; сегодня вечером она зайдет к вам.
— О, скажите, пожалуйста…
— Нет, графиня; я могу каким-нибудь нескромным, грубым словом нечаянно испортить вам удовольствие разговора с ней. Позвольте мне пока ничего вам не говорить.
— Благодарю вас, отец мой, вы добры и понимаете мое сердечное горе. Да, лучше мы поговорим с ней вдвоем; женщины понимают друг друга по одному взгляду, по улыбке. В котором часу она придет?
— В девять, графиня.
— Ах, как мне долго покажется время! Я предчувствую, что она скажет мне многое, чего я еще не знаю.
— Мужайтесь, графиня, думайте о вашем бедном муже, целуйте сына, и время пролетит незаметно.
— Отец мой, а вы видели Диану, мою милую Диану?
— Нет, графиня, — несколько сухо отвечал священник.
— Вы ее не любите, отец мой. Бедное дитя! Она теперь совсем одна! По вашему настоянию я уехала, не сказав ей, куда. Знаете, отец мой, я упрекаю себя за это в душе, она ведь была моим постоянным другом, подругой детства. Бедная, милая Диана, как она теперь должна тревожиться!
— Графиня, мой сан велит мне прощать, а не осуждать. Подождите еще несколько дней, умоляю вас; не старайтесь видеться с этой подругой, о которой вы так сожалеете. Скоро, я надеюсь, объяснится многое. Каждый человек может ошибаться. Если я ошибся, поверьте, я первый сознаюсь в своей вине; но до тех пор, графиня, умоляю вас, предоставьте мне полную свободу действовать, как предоставляли до сих пор. Бог нас видит и судит. Еще только несколько дней…
— Хорошо, отец мой, если вам этого непременно хочется. Но когда эти несколько дней пройдут?..
— Я или докажу вам, что я прав, графиня, или откровенно сознаюсь, что ошибся.
Наступила минута молчания.
— Давно вы были в Мовере? — поинтересовалась графиня.
— Сегодня.
— И… ничего нового? — нерешительно спросила она.
— Ничего, графиня; только бедные слуги в отчаянии, что вы так вдруг уехали от них.
Она вздохнула.
— Разве вы больше не думаете вернуться в Моверский замок?
— Нет, я бы умерла в этом доме, где началось и кончилось мое счастье.
Она встала и, не потревожив тихого сна своего младенца, отнесла и уложила его в прелестную колыбельку.
В это время портьера приподнялась и вошел мажордом.
— Что вы, мэтр Ресту? — ласково осведомилась графиня.
— Графиня, там женщина просит позволения войти к вам.
— Вы ее знаете? Она вам сказала свое имя?
— Имени она не говорила, но я ее знаю; это из ваших мест, она замужем за одним из прежних арендаторов господина графа. Ее зовут Фаншета Грипнар.
— О, пусть войдет, пусть войдет!
Мажордом поклонился и вышел. Священник встал.
— Вы уходите, отец мой? — обратилась к нему графиня.
— Да, графиня, — произнес он, улыбаясь. — Есть обстоятельства, когда третье лицо всегда стесняет.
— Ну, идите, отец мой, — сказала она с легкой улыбкой. — Но вы ведь скоро вернетесь?
— О, конечно, графиня! Разве я не вполне предан вашей семье?
Он поклонился и ушел в одну дверь, а Фаншета вошла в другую.
Хозяйка гостиницы была бледна и, видимо, сильно взволнована. Она неподвижно остановилась посреди комнаты, выжидая, пока уйдет мажордом; как только за ним опустилась тяжелая портьера, она мигом очутилась на коленях перед графиней, осыпая ее поцелуями и заливаясь слезами.
— Фаншета, моя добрая Фаншета! — вскричала Жанна, подняв ее, сжимая в объятиях и плача вместе с ней.
Несколько минут они не могли выговорить ни слова. Но Фаншета была простая женщина, не привыкшая долго давать волю чувству; кроме того, лета и полная борьбы жизнь закалили ее против страдания.
— Как я рада, что снова вижу вас! — воскликнула она еще дрожавшим голосом.
— А я как рада, моя милая Фаншета! Так ты все еще любишь меня?
— Больше, чем когда-нибудь, графиня, потому что вы страдаете!
— Так ты знаешь?..
— Все знаю, дорогая госпожа.
— Зови меня другом, Фаншета; сделайся для меня опять, тем же, чем была тогда, когда я веселым ребенком бегала под [ твоим надзором по лесам Фаржи.
— Графиня!..
— Пожалуйста! Ах, я была тогда счастлива! Все мне улыбалось; я играла и пела и не знала страданья даже по названию. Теперь все изменилось; навсегда миновало счастливое время.
— Не теряйте надежды, графиня.
— Не терять надежды! И ты мне тоже повторяешь это банальное слово, которому нет отголоска в моем сердце. Надежда не существует для несчастных, а если и существует, так только в могиле.
— О, графиня, зачем такие мрачные мысли! Зачем так поддаваться горю?
— Нет, Фаншета, я только хочу убить его в себе. Ты мне напомнила собой слишком скоро пролетевшее время; но оставим эти воспоминания! В продолжение нескольких дней я многое обдумала, спросила свою совесть, ища, не виновата ли я сама отчасти в своем горе, и вижу, что нет! Я совершенно чиста перед мужем, вся моя вина в том, что я слишком его любила, слишком неосторожно поступала, сделав его источником всех моих радостей, всего моего счастья. Но я женщина, Фаншета, я из рода богатырей; горе может согнуть меня на время, но потом я опять поднимусь. Фаншета, я люблю своего мужа и хочу отомстить за себя.
