Лев Линьков - Капитан "Старой черепахи"
— Селям! — ответили Шаров и Булатов. Они ехали во главе отряда.
Первые сутки пограничники продвигались этой равниной, на вторые же сутки щебенчатую пустыню и гамаду, покрытую полынью и песчаной осокой, сменили пески. Куда ни глянь, всюду возвышались барханы и закрепленные белесым саксаулом бугры по десять, а то и по пятнадцать метров высотой.
Между барханами и буграми часто попадались такыры — голые ровные пространства глинистого слежавшегося солончака, гладкого и блестящего, как паркет. В пору весенних дождей вода держится на такырах месяц-два, иной раз спасая путников от жажды, но дождей давно уже не было, такыры затвердели; кони выплясывали на них, словно на льду, и бежали веселее. Радовались и всадники, уставшие от бесконечной качки на осыпающихся барханах.
Кончался такыр — и опять пески. Легкий ветер дул с юга, и за отрядом неотступно шло облачко песчаной пыли...
Несколько раз палящее солнце прочертило горизонт с востока на запад. Знойные дни сменялись холодными ночами. Мороз опускался на Кара-Кумы так же быстро, как поутру возвращалось тепло.
Пограничники спешили, и именно поэтому Шаров и вышел из оазиса раньше, чем караван с водой и' фуражом. Однако быстрого темпа лошади выдержать долго не могли: Шаров вел отряд, минуя караванные дороги, по азимуту. Лошади увязали в сыпучем песке, и приходилось идти смешанным маршем: час—верхом, полчаса — ведя лошадей в поводу, десять минут отдыха. С наступлением же сумерек приходилось продвигаться только пешком. Часто попадались норы черепах. Песок был так изрыт ими, что на быстром шагу груженая лошадь могла вывихнуть ногу. Темнота сгущалась быстро, и не оставалось ничего другого, как останавливаться и ждать восхода луны.
С наступлением сумерек и люди и лошади чувствовали облегчение. Над пустыней, едва не задевая крыльями гребни барханов, летали козодои, нет-нет да выглядывали на поверхность ушастые ежи и длиннохвостые тушканчики совершали головоломные прыжки.
На привале начиналось оживление: дежурные делали галушки, и первый же глоток чая развязывал языки.
Чтобы спастись от ночного холода, пограничники приготовляли себе теплые лежанки по старинному туркменскому способу: отрывали на склоне бархана неглубокие ямки, наполняли их раскаленными углями и сверху засыпали песком.
С востока тянуло холодом. Над океаном песков мерцали звезды. Млечный Путь гигантским светящимся шарфом опоясывал черное небо. Тишина, страшная гнетущая тишина царила вокруг.
Шаров и Булатов почти не спали. Где же караван? Неужели он действительно прошел мимо, не заметив дыма сигнальных костров?..
На седьмой день пути запас воды, взятый с собой отрядом, иссяк. Каравана все еще не было...
«Ах, отхлебнуть бы сейчас один, только один глоток воды!..» Булатов вспомнил о трагической гибели в Кара-Кумах экспедиции поручика Бековича-Черкасского, посланного Петром Первым на поиски нового русла Аму-Дарьи, повернувшей вспять от Каспийского моря... Вспомнился и поход самонадеянного царского генерала Маракозова через Кара-Кумы в Хиву. Генерал хвастливо уверял, что пустыня страшна лишь для трусов, и отправился в путь с запасом сушеной капусты, лимонов и коньяка, без достаточного количества воды. Две тысячи солдат и пять тысяч лошадей нашли себе могилу среди песков...
На восьмые сутки еще одна беда обрушилась на отряд: прервалась радиосвязь с Джураевым.
Весь вечер радист выстукивал на ключе: «Пятерка, Пятерка, вы слышите меня? Отвечайте! Я — Тройка. Настраивайтесь! Раз, два... Пятерка, вы слышите меня?..»
В отряде уже все спали, кроме часовых, а Шаров и Буланов все еще сидели около радиста и ждали. Но рация джураевского отряда не отвечала. Что же случилось с Касымом? Может, у него испортилась рация? Хорошо, если так, потому что молчание Пятерки могло означать только одно из двух: порчу рации или гибель отряда. Неужели осторожный, расчетливый Джураев ввязался-таки в бой с бандой?
С восходом луны Шаров приказал поднять людей, и отряд продолжал свой путь на северо-восток.
Луна взошла мутная, подернутая серой пеленой — предвестие самума.
Ветер, сначала тихий, часам к семи утра набрал силу. Барханы задымились. Песчаная пыль закрыла небо. Все кругом стало желто-серым, зыбким, тонкое скрипучее пение песков не предвещало доброго. Часам к девяти совсем потемнело. Столбы взметенного ветром песка, покачиваясь, поднимались на вершины барханов и стремительно мчались дальше.
Свист урагана заглушал все звуки. Песок не сыпался, а лил и хлестал сверху, с боков, отовсюду. Люди и лошади легли, прижавшись друг к другу. Нельзя было не только поднять головы, но даже глубоко вздохнуть.
Самум бушевал чуть ли не целые сутки, и когда он унесся куда-то на запад, Шаров пошел по компасу к колодцу Бурмет-Кую в надежде найти там караван. Каравана не оказалось, а вода в колодце была соленая, пахнущая сероводородом. Возможно, караван и останавливался у Бурмет-Кую и, обнаружив непригодную для питья воду, отправился дальше...
Так они потеряли друг друга в центре великой Кара-Кумской пустыни — отряд пограничников и караван с драгоценным запасом воды и фуража. Тщетно через каждый час пути зажигал Шаров новые и новые сигнальные костры.
На другой день отряд подошел к колодцу Бак-Кую. В колодце валялся дохлый верблюд.
Установили рацию, опять вызывали Джураева и опять Пятерка не отвечала.
Булатов и Шаров стояли на гребне высокого бархана.
— Ты видишь? Видишь это озеро? — быстро заговорил Булатов. — Вон там, вдали, озеро! Вон за теми кустами, за саксаулом!
Вдали не было ни озера, ни кустов. Всюду вздымались только желтые гигантские волны песка. Горизонт струился, и в этом знойном мареве измученный жаждой человек мог увидеть не только озеро, но и реки и города. То был мираж...
Отряд двинулся к третьему колодцу.
...Достигнув дна колодца и освободившись от веревки, которую тотчас вытянули наверх, Булатов присел на корточки и пощупал дно и стены. Всюду сухой, текучий песок.
Постепенно глаза привыкли к полумраку, и Булатов убедился, что опасения проводника Ислама были не напрасны — до чего же ветхи стены сруба!..
На дне колодца было душно, но зато не так жарко, как наверху. Булатов порадовался тому, что спустился сюда, и, не дожидаясь Киселева с Никитиным, стал насыпать саперной лопатой в ведро песок. Раз, два, три... И вдруг лопата уперлась во что-то твердое. Опять басмачи сбросили в колодец дохлого верблюда? Но почему же не пахнет падалью? С ожесточением копая песок, Булатов вспомнил все дни тяжкого перехода по пустыне и вчерашний мираж. До чего же реально он видел и озеро, полное прохладной, чистой воды, и зелень кустов!..