Лев Линьков - Капитан "Старой черепахи"
Булатов откашлялся и хрипло, не узнавая собственного голоса, сказал:
— Товарищи коммунисты и комсомольцы! Кто из вас может встать?
Несколько пограничников медленно поднялись. Булатов сосчитал их: шесть человек — секретарь партбюро второго эскадрона Киселев, комсомолец-снайпер Семухин, рыжеволосый, веснушчатый балагур Ярцев, три новичка, земляки-иркутчане Молоков, Добров, Капустин.
Булатов перевел дыхание и продолжал, делая после каждой фразы паузу:
— Наш долг — быстрее прийти на помощь отряду Джураева… Не поддержим — погибнут товарищи...
И тогда с трудом поднялись еще три человека: коммунист Забелин, комсомольцы Кругликов и Садков.
— Надо откопать колодец...
И тогда, пошатываясь, поднялись беспартийные бойцы Вахрушев и Коробов.
«Только бы самому не упасть», — подумал Булатов и, помолчав, собравшись с силами, закончил:
— Первыми со мной спускаются товарищи Киселев и Никитин.
— Может, тебе самому-то, Сергей Яковлевич, не. спускаться? — негромко спросил Шаров, обвязывая Булатова веревкой.
— Спущусь.
— Ну, гляди, чтоб была вода, — деланно улыбнулся Шаров.
— Будет!..
Булатов пятый год служил в этих краях на границе, но, родившись и выросши в верховьях Волги, так и не мог привыкнуть к здешнему климату и мучительно переносил тропическую жару кара-кумского лета. Не раз во время переходов по пустыне он мысленно принимал решение обратиться к командованию с просьбой перевести его куда-нибудь в более прохладное место: на Кольский полуостров, в Карелию, на Чукотку — куда угодно, только бы там не было этой палящей жары! Однако, стоило ему немного отдохнуть, отмыть пыль, напиться горячего, крепкого, утоляющего жажду чая, как приходили совсем другие мысли. Если все станут жаловаться на жару и добиваться перевода в прохладные места, кто же будет служить в Кара-Кумах? Ведь не одному ему здесь тяжело! И Шарову не сладко: чуть ли не каждый год его треплет лихорадка, а терпит!..
— Нет, никуда я не уеду, пока здесь будет хоть один басмач, — говорил Сергей командиру.
В конце двадцатых и в начале тридцатых годов положение на границах среднеазиатских советских республик было тревожное. Десятки басмаческих банд чуть ли не каждый день нарушали советскую границу, прорывались в тыл, совершали набеги на мирные кишлаки, грабили и сжигали их, убивали советских активистов, увозили награбленное, угоняли пленных и скот.
И где бы ни появлялись басмачи — на плоскогорьях ли Памира, среди хребтов Тянь-Шаня или в отрогах пустынного Копет-Дага, в жарких прикаспийских и приаральских степях или в оазисах великой Кара-Кумской пустыни; где бы они ни поили своих коней — в холодном горном потоке или в широкой мутной Аму-Дарье, в бурном Мургабе или в стремительном Чирчике, — всегда следы их вели за Пяндж и Кушку, за Атрек и Сумбар — за границу. Там басмачи получали новенькие английские карабины, и офицеры в белых пробковых шлемах учили бандитов, как нужно обращаться с новым оружием. В лондонских и нью-йоркских банках и фирмах хорошо знали цену туркестанского хлопка и за тысячи верст чуяли запах закаспийской нефти.
Части Красной Армии и пограничной охраны разгромили все эти 'банды. И вдруг снова набег...
Перед тем как отправиться в погоню за бандой Ахмат-Мурды, Шаров сказал секретарю партбюро:
— Ну что ж, Сергей? Скоро, значит, распрощаемся? Историю идем делать! Последнюю басмаческую банду громить!..
И вот как обернулась эта история. Вместо того, чтобы настигнуть банду Ахмат-Мурды, они сами оказались на краю гибели...
Телеграфный приказ из Ашхабада гласил: «...Настигнуть банду Ахмат-Мурды и уничтожить».
Известие о том, что Ахмат-Мурда снова прорвался через границу из Персии и устремился в наш тыл в Кара-Кумы, было получено 4 мая 1933 года, но пограничники никак не могли напасть на след банды. Обнаружил ее туркменский добровольческий отряд Касыма Джураева. Джураев сообщил об этом по радио, указав приблизительно свое местонахождение — километрах в двухстах к северо-востоку от пограничного оазиса. У Ахмат-Мурды четыреста сабель, у Джураева — всего пятьдесят, и он не ввязывался в бой, а, скрываясь в песках, не выпускал банду из виду.
По сообщению Джураева, Ахмат-Мурда шел к югу. По-видимому, он намеревался опять безнаказанно бежать за кордон, и пограничникам следовало спешить.
Отряд выступил из оазиса с рассветом 9 мая. Вслед шел караван с десятисуточным запасом воды и фуража. Накануне Шаров и Булатов вместе с колхозниками выбрали для каравана верблюдов, хотя, по сути дела, выбирать было и не из чего: только недавно закончились пахота и полив, да к тому же была пора линьки, и «корабли пустыни» имели изможденный вид: шерсть в клочьях, горбы похудели и обвисли. Самые крепкие верблюды могли поднять пудов шесть-семь, не больше.
Пустыня началась сразу за последними домами и дувалами оазиса. «Су-ал!»[12] — машинально прочитал Булатов давно знакомую предостерегающую надпись на прибитой к придорожному столбу дощечке.
Высокие пирамидальные тополя и раскидистые карагачи, словно испугавшись пустыни, остались охранять границы оазиса — зеленого островка в океане затвердевших глин, гамады[13] и песков.
На склонах глинистых холмов, выпиравших из пепельно-серых и красноватых песков, то там, то сям зеленели причудливые чомучи — громадные травянистые растения с шаровидными, словно подстриженными, вершинами, напоминающими кроны яблонь, и светло-зелеными, будто полированными стволами. Было начало мая, но чомучи уже слегка пожелтели: лето обещало быть знойным.
Редкие кустики не то серой, не то блекло-голубой полыни виднелись всюду куда хватал глаз и казались давно высохшими и омертвелыми. Впечатление было обманчиво—полынь покрылась лёссовой пылью. Вправо от караванной дороги стояли развалины древней крепости, помнившей Тамерлана, и гряда заброшенного арыка.
Переехав влажную низину — старое русло могучей реки, ушедшей по неведомым законам пустыни за сотни верст к западу, отряд очутился на щебенчатой равнине, покрытой зеленой травой. Отара колхозных овец привольно паслась под присмотром стариков чабанов.
— Селям алейкум! — скинув мохнатые папахи, приветствовали чабаны пограничников, как старых своих знакомых.
— Селям! — ответили Шаров и Булатов. Они ехали во главе отряда.
Первые сутки пограничники продвигались этой равниной, на вторые же сутки щебенчатую пустыню и гамаду, покрытую полынью и песчаной осокой, сменили пески. Куда ни глянь, всюду возвышались барханы и закрепленные белесым саксаулом бугры по десять, а то и по пятнадцать метров высотой.
