Михаил Федоров - Искатель. 2014. Выпуск №4
Машина спецмедслужбы, попетляв по дальнем переулкам, выбралась на окраину и, съехав с шоссе, остановилась у дамбы водохранилища. Фуфаев велел водителю Бусоргину привести к нему в кабину Бороденку, а самому посоветовал не мешаться рядом. К удивлению начальника вытрезвителя его постоянный клиент на этот раз был почти абсолютно трезв. Сквозь тусклый свет фонаря в кабинете он отчетливо видел его растаращенные глаза и говорил:
— Что у тебя пропало-то, шапка?
— Да, да. Такая пушистая, — отвечал тот.
— Так вот. Она находится в милиции. Тебя там будут спрашивать: твоя ли? Можешь, конечно, признать и написать заявление. Но тогда пострадает мой сотрудник, у которого большая семья. А я предлагаю другой вариант: не было никакой шапки. Понял? Но ее же можно купить. Вот тебе деньги. Тут на два настоящих пыжика. Можешь не считать. А теперь выбирай: или навсегда вон в ту прорубь, — показал пальцем на поблескивающую серебром воду, — либо немедленно сматываешься из города. И ни-ни о себе.
Смертельно напуганный лаборант только согласно кивал головой.
— Ну, вот и хорошо. Я вижу, что ты человек благоразумный. Жить-то ведь каждому хочется. А теперь пошли, на попутку посажу.
Одна из редких проезжавших мимо легковушек остановилась.
— Подвезите гражданина в город! — попросил водителя капитан в милицейской форме.
Помахал все еще трясущемуся от страха Ивану Карловичу рукой на прощание.
На обратном пути Фуфаев, несмотря на ночь, решил переговорить с Можаровым. Совет его был крайне нужен.
Дверь открыла заспанная Софа в наброшенном на плечи длинном китайском халате с крючковатыми дракончиками на грудях.
— Никодим, — недовольно протянула она. — Ты что это в такую пору?
— Извини, конечно. Но тут все так приперло, что без твоего мужа никак нам не обойтись.
— Коля! Это Фуфаев! — кинула за занавеску спальни.
Скользя неверными шагами по полу, появился Можаров.
— Принесло же тебя. Ну что там? — спросил Николай Филиппович, тяжело осев в гостиной на диван.
— Осушкин и до моих добрался, — заговорил Фуфаев, присаживаясь рядом. — Вчера Кисунева застукал. Я с пострадавшим договорился. Он пока молчать будет.
— Значит, дело затормозится?
— Думаю, что да. Но Осушкин на этом не остановится. Надо бы как-то перехватить инициативу.
Можаров встал и заходил по комнате:
— Сложный ты подкинул вопросец. Осушкин, это тебе не Дахов. И тут основательно надо мозгами пораскинуть… У меня в милицейской колоде есть джокеришка один… Да ты рот не разевай, — ухмыльнулся Можаров. — Сразу видно, что в покер никогда не играл. Там зачастую не карта главное. Собачья выдержка нужна. А джокер, ну как тебе объяснить? Это человек такой, из которого мы с тобой что угодно слепим. С его помощью любую раздачу выиграем.
— Я вам верю, Николай Филипыч. Вот и тогда с Кисуневым… — услужливо забормотал Фуфаев.
— Кисунев что? Кость. Вот мы и подбросим косточку эту Жимину. По новой… — многознаителыю произнес Можаров.
— Он нас уберет! — позеленел Фуфаев.
— Так все надо делать с умом. А пока иди. Дай хоть утром со свежей головой подняться.
Однако рассвета дожидаться не стал. Тут же позвонил Жимину.
Когда услышал помятый и скользкий голос полковника, совсем неожиданно для того спросил:
— Ты природу любишь, Порфирий Петрович?
— Что там у тебя произошло?
— Да хочу вот прямо зимой с тобой в лодочке покататься.
— Не темни. Раз уж разбудил — говори толком.
— Толк у нас только тогда будет, когда Осушкина уберешь, — без обиняков начал Можаров. — И не перебивай. Ты со мной легко распрощался. Я, как видишь, зла не помню. Ушел из райотдела спокойненько. Без лишних эмоций.
— Но там же Штапин…
— Я тебе что сказал: не перебивай. Вы с Саранчиным кисуневское дело махом прикрыли. А оно в архиве целехонькое лежит. И прелюбопытные фактики в нем. Люди скажут: зачем же это полковнику понадобилось? Такая тишь и гладь. Совсем, как в эатончике том речном… Вот-вот… Не только Фуфаев про это знает. Ловко тогда вы с Саранчиным в тень ушли. Но молчим ведь. Понимаем: зачем хорошему человеку кровь портить и жизнь ломать. Помоги и ты нам. Век не забудем. Утром буду у тебя.
Поднялся и зашаркал старыми домашними шлепанцами в сторону спальни.
Эх, жизнь-житуха!.. Ученые говорят, спорят, чертыхаются о том, как сложно и вместе с тем до гениальности совершенно устроен мир. А он нет-нет, да и деранет будто наждачной бумагой по твоим же бокам. И норовит пожестче задеть, побольнее…
Оглянешься по сторонам: а ты ведь в принципе беззащитен перед любыми малыми самыми неприятностями. Еще вчера казалось, что уверенно паришь над житейскими весями, над другими людишками, с которыми связан какими-то странными нитями.
А судьбе угодно будет то подбросить тебя над другими в самый зенит, а то, как козявку малую, припечатать к земной бренной тверди. Да еще и прихлопнуть при этом. Получил свое?!
Собственно, перед законом постоянного неравновесия все равны. Остановится на уровне твоей груди перст свыше — и не спасут уже ни положение, ни чин, ни друзья… А если увильнешься сегодня, то уж назавтра обязательно придет твой черед…
Ну а пока, коли уж сыплется на тебя манна небесная, живи в самодовольной радости, пользуйся… И самое крамольное приходит в голову: может, в этом и заключен особый смысл жизни?
Когда в райотдел привезли одуревших с утра клиентов вытрезвителя, лаборанта среди них не оказалось. На все пристрастные расспросы Комлева Пустоболтов лаконично отвечал:
— Нету.
— Отпустили вечером…
— Протрезвел…
Афанасий ничего не мог понять. Он слишком хорошо знал волчьи нравы своих бывших сослуживцев. Нет, не могли они вот так за здорово живешь отпустить клиента, с которым за последние годы почти сроднилисъ. Чудной мужичок! С его появлением в вытрезвителе как-то уютно становилось даже. Он был там чем-то вроде живого телевизора…
Да и уйти домой смиренно без шапки он не мог. Такой бы шум поднял. Вот не сходится что-то, и все тут.
Вызвал Кау, недавно переведенного из роты в розыск.
— Дмитрий! — обратился к нему, пододвигая листок. — Мне вот этот с бороденкой крайне нужен.
— Афанасий Герасимыч! А я к Жанке так и ушел. Лариска стала через Папируса напирать, да только я не из таких…
— Сержант Кау! Выполняйте задание…
Ночной звонок Можарова отдавался в голове Жимина весь день. Глухие колокольца бренчали, били, гудели в его склеротических висках. Перед глазами, как не гнал от себя, все стояли те жуткие картинки с человеком, попавшим под моторку Саранчина. То, что давно таил в дальних уголках памяти, оживало в подробностях, страшило.
