Эжен Сю - Тайны народа
— Победа Галлии! Свобода! Свобода!!! Еще удар топором! Еще одно усилие! Рази, рази, галл, — и римлянин побежден! И Галлия освобождена! Свобода! Свобода! Рази сильнее римлянина!. Рази сильнее, рази, галл!
Пение бардов, обещавшее нам победу, удвоило наши усилия. Остатки почти истребленного Железного легиона уходили в беспорядке назад через реку. В это время мы увидели бегущую на нас охваченную паникой римскую когорту. Наши оттеснили ее с возвышенности вниз на склон холма, у подошвы которого находился наш отряд. Эта когорта, очутившаяся между неприятелем с двух сторон, была вся уничтожена.
Наши руки устали убивать, как вдруг я заметил среднего роста римского воина, великолепные доспехи которого указывали на его высокий чин. Он был пеший и потерял во время схватки свой шлем. Его высокий плешивый лоб, бледное лицо и ужасный взгляд придавали ему свирепый вид. Вооруженный одним мечом, он с яростью рубил собственных воинов, не будучи в состоянии остановить их бегство. Я жестом указал на него Микаэлю, присоединившемуся ко мне.
— Гильхерн, — сказал он мне, — если везде сражались так, как здесь, мы победим. Этот воин в золотых и стальных доспехах, вероятно, римский военачальник. Возьмем его в плен, это будет хороший заложник. Помоги мне, сейчас он будет в наших руках.
Микаэль побежал и бросился на воина в золотых доспехах в тот момент, когда тот старался еще остановить беглецов. Я в несколько мгновений очутился подле брата. После короткой борьбы он опрокинул римлянина, но, не желая его убивать, придавил коленями к земле и высоко занес над ним топор, чтобы дать ему понять, что он должен сдаться. Римлянин понял, перестал сопротивляться и поднял к небу свободную руку, как бы призывая богов в свидетели, что он сдается в плен.
— Вези его, — сказал мне брат.
Микаэль так же, как и я, очень сильный и высокий. Он схватил на руки нашего пленника, который был среднего роста и хрупкий на вид, и поднял его с земли. Я взял римлянина за воротник, притянул к себе, поднял его и в полном вооружении бросил поперек своего седла. Взяв затем поводья в зубы, чтобы иметь возможность одной рукой держать пленника, а другой угрожать ему топором, я повез его таким образом и, сжимая бока лошади, направился к нашему резерву, чтобы поместить нашего заложника в надежном месте, а также перевязать свои раны. Едва проехал я несколько шагов, как один из наших всадников, попавшийся мне навстречу и преследовавший беглецов, крикнул мне, узнав римлянина, которого я вез:
— Это Цезарь! Руби! Убей Цезаря!
Теперь только узнал я, что вез на своей лошади величайшего врага всей Галлии. Я, которому никогда и во сне не снилось убить его, охваченный оцепенением, остановился. Топор выскользнул у меня из руки, и я отклонился назад, чтобы лучше рассмотреть Цезаря, этого столь страшного Цезаря, бывшего теперь в моей власти.
Горе мне! Горе моей стране! Цезарь воспользовался моим оцепенением, спрыгнул с моей лошади, позвал к себе на помощь отряд нумидийских наездников, которые поехали его разыскивать, и когда я пришел в себя от удивления, было уже поздно поправить дело. Цезарь вскочил на лошадь одного из нумидийских наездников, которые тем временем окружили меня. Взбешенный тем, что выпустил из рук Цезаря, я бился насмерть. Мне нанесли еще несколько новых ран, и на моих глазах убили моего брата Микаэля. Это несчастье было лишь началом целого ряда других бедствий. Военное счастье, вначале нам благоприятствовавшее, покинуло нас. Цезарь собрал свои разрозненные легионы, а сверх того, к нему на помощь пришло значительное подкрепление из свежих войск, и мы были в беспорядке отброшены к своему резерву, где находились наши военные колесницы, наши раненые, женщины и дети. Увлеченный волнами сражающихся, я очутился возле военных колесниц, счастливый, несмотря на наше поражение, тем, что нахожусь по крайней мере вблизи матери и родных и могу их защищать, если буду в силах, ибо я все более слабел от потери крови, лившейся из моих ран. Увы, боги послали мне ужасное испытание! Теперь я могу повторить то, что сказали мой брат Альбиник и его жена, убитые оба во время атаки римских галер, сражавшиеся на море так же доблестно, как мы сражались на суше: «Никто не видел, никто отныне не увидит такого зрелища, которого я был очевидцем!»
Теснимые к колесницам, атакованные одновременно нумидийскими наездниками, легионерами пехоты и критскими стрелками, мы отступали шаг за шагом, продолжая сражаться. Ко мне доносилось уже мычание быков, звуки бесчисленных медных колокольчиков, украшавших их сбрую, и лай военных догов, все еще привязанных к колесницам. Опасаясь окончательно потерять силы, я уже не думал больше о сражении, но лишь о том, как бы добраться до своей семьи, находившейся в опасности.
Внезапно моей лошади, и без того раненой, нанесли смертельный удар в бок. Она упала, придавив меня своей тяжестью. Моя нога и бедро, пронзенные двумя ударами копья, оказались точно в тисках между туловищем лошади и землей. Я делал тщетные усилия, чтобы освободиться. В этот момент один из наших всадников, ехавший за мной во время моего падения, споткнулся о мою лошадь, свалился на нее вместе со своей лошадью, и тотчас оба были убиты легионерами. Все более слабея от потери крови, обессиленный от боли в переломленных членах, под грудой мертвых и умирающих, не будучи в состоянии сделать хоть малейшее движение, я потерял сознание, а когда, придя в чувство от острой боли в ранах, снова открыл глаза, то увидел такие ужасы, что сначала подумал, что вижу один из тех страшных снов, от которых тщетно хочешь избавиться, силясь. проснуться.
Однако это был не сон. Нет, это был не сон, но ужасная действительность… ужасная!
В двадцати шагах от себя я увидел военную повозку, где находились моя мать, моя жена Генори, Марта, жена Микаэля, наши дети и несколько молодых девушек и молодых женщин нашего семейства. Многие из мужчин, среди которых были наши родственники и родственники других семей нашего племени, поспешили подобно мне к повозкам, чтобы защищать их от римлян. Среди наших родственников я узнал двух друзей, скованных друг с другом железной цепью, бывшей эмблемой их братской дружбы. Оба были так же молоды, прекрасны и мужественны, как Армель и Юлиан. Их одежда была разорвана, голова и грудь обнажены и уже окровавлены. Вооруженные лишь палицами, с пылающими глазами и пренебрежительной улыбкой на устах они неустрашимо бились с римскими легионерами, покрытыми с ног до головы железом, и с легковооруженными критскими стрелками, одетыми в короткие плащи и кожаные сандалии. Большие военные доги, вероятно недавно спущенные с цепи, хватали нападающих за горло, часто опрокидывали их своим яростным прыжком и, не будучи в состоянии разгрызть ни шлемов, ни лат, разрывали своими ужасными челюстями лица своих жертв. Даже мертвыми они не выпускали своей добычи. Критских стрелков, почти не защищенных никакими доспехами, доги хватали за ноги, руки, за живот и плечи. При каждом укусе эти свирепые животные вырывали куски живого мяса.
