Михаил Демиденко - За Великой стеной

— Прости! Я действительно очень виноват перед тобой. Получилось помимо моей воли.

— Даже так!

Она прикусила нижнюю губу, глаза у нее стали влажными.

— Ты негодяй!

— Ого! Дожил!

— Если еще раз услышу!..

— Может, я серьезно...

— Замолчи! Я влеплю тебе пощечину. Ты совершенно не думаешь обо мне. Тебе наплевать на меня. Эгоист!

— Кажется, ты права.

— Что ты хочешь?

— Первый раз я вижу тебя в таком состоянии.

— Что тебе нужно?

— Все... и ничего.

— Ты, оказывается, еще и трус.

— Клер, не уничтожай меня до конца. Успокойся. Если я так тебя обидел, то я уйду. Я не хотел тебя обидеть, поверь. Ты мне очень дорога, пожалуй, ни одной женщине я не обязан стольким, не считая, конечно, матери. Что-то не то говорю...

— «Не думал», «извини». Эх, мужчины. Какие вы бесхарактерные! Завилял... Что ты хочешь? Я же вижу, что тебе что-то нужно. Говори уж, жених!

— Мне нужно такси.

— Зачем?

— Нужно. И вызвать не по телефону, а поймать на улице.

— Куда ты так поздно поедешь?

— Еще только десять часов вечера. Поздновато, но не совсем.

— Хорошо, я пойду поймаю тебе «бензиновую телегу». Куда тебе ехать? Оставайся, жених, твоя комната для тебя всегда свободна.

— Мне действительно нужно ехать.

— Куда?

— Не знаю, как и объяснить. К попу.

Она с удивлением поглядела на меня.

— Тут была русская церквушка... Не знаю, осталась ли она. Русские почти все вернулись в Россию. Не спрашивай, зачем я еду, ты можешь неправильно понять меня, и я опять невольно сделаю тебе больно. Мне нужен русский поп по делу.

— Интересно, по какому?

Она еще раз внимательно оглядела меня с ног до головы, точно увидела впервые, и вышла. Я достал из кармана расческу, хотел причесаться, зачем-то сломал расческу. Одно я понимал очень ясно: отношения с Клер теперь никогда уже не смогут быть прежними. Настало время ставить точки над «и».

Макао — дальневосточное Монте-Карло, здесь круглые сутки открыты двери казино, работают кинотеатры и увеселительные заведения... Здесь заведения «Глэмор Интернэшнл» работали при блеске неоновых реклам в открытую: прелести живого товара рекламировались так же, как плавки, бикини или новые бритвенные лезвия «жолет». Спекулянты, нажившие бешеные состояния на крови вьетнамцев, кутили напропалую. Анри Барбюс описывал, как возмущались в первую мировую войну французские солдаты, когда на несколько часов попадали в тыловой Париж... Теперь многое изменилось. Янки, офицеры и солдаты, приехавшие на отдых с «фронта», брали напрокат у китайцев гражданские костюмы и «шелушились» в компании с «грифами» — поставщиками, чиновниками, интендантами. Выиграв жизнь в рулетку «города лавок» (прозвище Сайгона), они искали счастья у крупье Макао — им требовалась своеобразная разрядка. А нервы у них были ни к черту! С такими нервишками их бы не взяли в «Школу казино», где у абитуриента требуется прежде всего выдержка и еще раз выдержка. В 1900 году, например, в Монако один игрок в «интимной комнате» за двадцать минут проиграл два миллиона долларов; крупье, дежуривший у рулетки, даже бровью не повел. Джи-ай в ученики к этому игроку не годились. Они быстро пьянели, распускали нюни, устраивали дикие драки между родами войск, особенно между белыми и неграми, с поножовщиной и стрельбой. Португальским «бульдогам» и «прокторам» работенки было хоть отбавляй.

Я откинулся на спинку заднего сиденья, из приемника бился приглушенный «твердый рокк». Шофер-китаец виртуозно вел машину по оживленной авениде, затем свернул в боковую улочку.

Интересно, он включил приемник для пассажира или сам любит этот ритм? Там, за «границей» Макао, подобное увлечение ему могло стоить многого.

Я воздержался от вопроса. Задвинул шторку на боковом стекле. Вспомнил, как Пройдоха описывал свои увеселительные прогулки по ночному Гонконгу на пару с Сомом.

Он, Пройдоха, конечно, не знал тех нитей, которыми гангстеры связали его по рукам и ногам. Это была дорога в одном направлении, свернуть с нее уже было невозможно. Если мир — подмостки, то Ке был такой же куклой, как и капитан джонки с контрабандным золотом, как и кряжистый Сом; нити сплетались в канаты, и кто дергал эти канаты, был для «малявок» так же всемогущ и таинствен, как оборотни для жителей римбы.

Пройдоха заработал тысячу долларов и был рад несказанно, как в свое время Мын, получив долю полиэтиленовых пакетов с Белой Смертью. То, что он попал в бандитскую шайку, его нисколько не волновало, он даже почувствовал уважение к самому себе: как же, нашел покровителей, как вассал могущественного сеньора. Его тщеславие и самолюбие были удовлетворены. Теперь он фигура!

Вообще-то Пройдоха не был гулякой, но оккупированный Сайгон, нищета, «черный рынок», неуверенность в завтрашнем дне — все это наложило отпечаток на его характер и моральные устои: он ничего не видел зазорного в том, что его товарищ приглашал первого встретившегося на улице янки к собственной младшей сестре. Если бы судьба его народа и родины сложилась иначе, судьба Ке тоже была бы иной. Он бы женился, растил ребенка — вьетнамцы на удивление нежные родители, мягкие и заботливые. Трагедия Вьетнама была и его личной трагедией.

У Ке мелькнула мысль, он запечатлел ее в дневнике: «Надо послать половину денег матери», но на этом благой порыв закончился.

Он купил шерстяные брюки, европейские кожаные ботинки, сбросив матерчатые тапочки, в которых проходил всю жизнь, облачился в белоснежный тонкий свитер, плотно облегавший его поджарую фигуру... Еще он купил наручные часы на широком ремешке с маленьким декоративным компасом. Он осуществил свою мечту.

Когда он вышел из лавки в Коулун-сити, то первое, что сделал, — посмотрел на часы. Он не мог не посмотреть на часы: у него их никогда не было. Теперь на левой руке сверкал черный циферблат с позолоченной секундной стрелкой. Время почему-то тянулось невероятно медленно, но он все радовался покупке, потому что течение времени стало для него наглядным, он как бы приручил его.

Нищий старик протянул руку, и Пройдоха дал ему десять долларов.

— Господин! — завопил нищий и ухватился руками с растравленными язвами за брюки Пройдохи. — Ты щедрый, ты молодой! Я бедный... Не дай умереть с голоду!

Пройдоха знал законы трущоб — нищим нельзя подавать милостыню. Попрошайничество — профессия. Десять, даже сотня долларов не спасли бы старика от нищенства, он был в «братстве» и каждый день отдавал весь заработок старшине, утаивая для себя разве что жалкие крохи. За подобную сдачу выручки его кормили, предоставляли ночлег, и самым большим несчастьем для старика было, если бы его выгнали из этого «пансионата для пенсионеров». Вот тогда действительно ложись и помирай, ибо протягивать руку ему уже не разрешат, изобьют до синевы, а то и просто затопчут.