Андрей Кокотюха - Червоный
Но в то время никто не говорил с нами о подобных вещах.
Да, сейчас готов признать: очевидных вещах.
7
С момента нашего возвращения в барак до того морозного вечера, когда Данила Червоный впервые заговорил со мной о паровозе и железной дороге, случилось три важных — как для особого лагеря номер шесть, так и для меня лично — события, о которых стоит вспомнить.
Первое произошло не на моих глазах. Или так: я видел, как под утро, примерно через неделю после того, как Червоный и я заняли свои места на нарах, несколько человеческих фигур бесшумно скользнули по проходу мимо меня к выходу из барака и растворились в темноте. Сначала я даже решил — это мне снится. Но после проведенного в больничке времени, когда спать позволялось больше, чем здоровым заключенным, — хотя понятие «здоровый зек» на самом деле достаточно условное, если, конечно, говорить не о блатных, которым их закон запрещает физический труд, — я какое-то время не мог восстановить сложившийся режим сна. Поэтому просыпался где-то за час до команды и лежал либо с закрытыми глазами, либо глядя на деревянный низ верхних нар.
Примерно в это время, как раз за час до общего подъема, часовые начинали обход зоны, открывая двери бараков, которые регулярно закрывались на ночь. И если кто-то среди ночи имел возможность зайти в другой барак, это означало — вертухаи в курсе. Без их разрешения никаких перемещений не происходит.
Кроме тех, что я заметил в то утро. Очевидно, бандеровцы, готовившие свою вылазку, тщательно изучали лагерный распорядок. Как я убедился позже, Данила Червоный досконально, по минутам, знал все, что происходит в зоне, когда она живет своей обычной жизнью, без чрезвычайных происшествий. Поэтому он вычислил: с пяти до шести утра, когда часовые открывают бараки снаружи, — единственный способ выйти. И бандеровцы в то утро вышли, точнее, выскользнули и утекли, как тихий ручеек.
Первая мысль: сбегают. На самом деле чего-то подобного от них можно было ожидать. Во всяком случае, Червоный, его товарищи Лютый, Мирон, Холод и Ворон — точно не из тех, кто покорно будет сидеть здесь, наивно веря, что дотянут до конца своих ужасно долгих сроков — двадцать пять лет. Но как-то слишком быстро, без особой подготовки рванули бандеровцы на волю…
Но когда они через какое-то время так же тихо вернулись и снова улеглись каждый на свои нары, я, честно говоря, отказывался что-нибудь понимать. Прояснилось все довольно скоро — во время утренней проверки. Случилась небольшая задержка с выходом на работу, по лагерю бегали раздраженные Абрамов с Бородиным, но на «политиков» совсем не обращали внимания. Наша похоронная команда узнала подробности первой: кто-то проник в барак, где осели суки, и зарезал сразу четверых, Савву Зубанова и Зубка в том числе.
Из обрывочных фраз, услышанных нами на протяжении дня, я понял: начальник оперативной части подозревает воров, ведь теперь у «ссученных» фактически нет главного. Никто даже не допускал, что на такую дерзкую карательную операцию может решиться кто-то, кроме уголовников. К тому же у лагерных оперов, как я понял, не укладывалось в голове, что заточки, пики или другое самодельное оружие мог держать в руках кто-то другой, тем более «политические». Я был более чем уверен: тогда, в драке, бандеровцы смогли частично обезоружить нападавших, и теперь их орудия убийства спрятаны где-то в нашем бараке. Эти трофеи бандеровцы пустили в дело прошлой ночью.
И, повторюсь, прошмонать наш барак капитану Бородину даже в голову не приходило. А вот Колю Тайгу, Шарика и еще нескольких блатных уже до завтрака закрыли на всякий случай в ШИЗО. Но численное, а главное — моральное преимущество «законников» над «ссученными» эта ночная акция все-таки утвердила.
Хоронить убитых, разумеется, пришлось нам. Как раз тогда ко мне пришло понимание степени готовности бандеровцев к организованному сопротивлению любому, кто попробует сунуться к их группе. Да, они переждали, к тому же после той памятной ночи суки больше в наш барак не лезли. Но только теперь я понял тонкий расчет Коли Тайги.
Сначала он узнал, что Зубок поведет своих резать бандеровцев. Между прочим, Червоный еще в больнице обмолвился: такое практикуют почти во всех лагерях, его предупредили, но кто — не уточнил. Значительно позже я узнал о существовании в лагерях какой-то подпольной украинской организации, которая непонятным мне образом наладила связь между бандеровскими группами на зонах по всему Северу. Итак, Тайга предупреждает Червоного, тоже, видимо, владея нужной информацией и зная — об украинцев и заодно прибалтов его личные враги, «ссученные», наверняка обломают зубы и когти. Ну а затем бандеровцы сами нанесли ответный удар, ослабив сук и сыграв на руку ворам. Невыясненным остается, понимал ли Червоный, что своими акциями играет на руку Коле Тайге, или не обращал на это внимания, выстраивая собственную стратегию и тактику сопротивления.
А через несколько дней майор Абрамов попробовал взять реванш и в очередной раз утвердить на подчиненной ему территории выгодные ему порядки.
В тот день пришел очередной этап, и даже «пятьдесят восьмая статья» знала: он «черный». То есть среди осужденных преобладали воры. Если на таком этапе оказывались суки, их, согласно криминальным законам, могли убить по дороге к конечному пункту назначения. Наоборот тоже случалось: воры, попавшие на «сучий» этап, также рисковали жизнью. Правда, им, в отличие от «ссученных», давали реальный шанс выжить: отречься от законов и переметнуться на сторону врага — и, конечно, сотрудничать с администрацией. Если зона, куда они попадали, оказывалась «красной», «перекрашенные» воры могли в перспективе подняться выше в лагерной иерархии: суки, набирая силу, постепенно переписывали криминальные законы под себя.
Но этап, выведенный на плац в то холодное утро середины октября, был «воровским».
Это знал Коля Тайга: тюремная почта донесла ему, что с этапом идет еще один известный авторитетный вор — Ваня Француз. Из своего опыта я знал: таких, как он, сразу по прибытии на всякий случай закрывают на несколько суток в штрафном изоляторе, пока оперативная часть выясняет обстановку в лагере и решает, как бы ослабить влияние уголовников с серьезной репутацией. Но на сей раз майор Абрамов решил действовать иначе.
Этап сразу с карантина вывели на лагерный плац. А нас всех не погнали на работу, как того требовал распорядок, а тоже вывели и выстроили таким макаром, чтобы мы хорошо видели происходящее. К первым морозам добавился первый воркутинский снежок — еще не сильный, легонький, даже какой-то неожиданно уютный. Легкий утренний ветерок гонял поземку, слепленные сухие снежинки сбивались вокруг подошв наших ботинок, сапог и чуней, и кое-кто из зеков невольно опускал глаза, следя за невинными забавами северной осенней погоды.
