Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах
Все чаще подумывал о неизбежном бегстве «верховный правитель». Его жена, Софья Федоровна, находилась с сыном в Париже, они вели переписку, он всякий раз намекал на скорую встречу, и Софье Федоровне оставалось лишь гадать, что кроется за обещаниями.
Склонный к мистике, Колчак приезд духовного владыки Урянхая и Турчанинова воспринял как некий указующий перст судьбы. Ему показалось, будто Турчанинов и есть один из тех порядочных людей, на кого можно полностью положиться в трудную минуту. «Большой Колчак» нуждался в «маленьком Колчаке».
После официальной встречи в ставке «верховный правитель» пригласил духовного владыку Урянхая и Турчанинова к себе в дом, на «чашку чая». От подобной любезности Турчанинов даже оторопел: невиданная честь! Лопсан Чамза тоже понял кое-что.
— Будем пить! — сказал он, лукаво сощурив и без того узкие глаза.
Впрочем, пили самую малость. Вели непринужденный разговор в интимном кругу: кроме гостей и «верховного» за столом были княжна Темирева, премьер Пепеляев — люди, которым Колчак доверял полностью. Княжна представляла хозяйку застолья, иногда брала на руки крошечного тигренка, недавно подаренного уссурийскими купцами, торгующими пушниной. Это была зрелая женщина с надменным, не очень красивым лицом. Турчанинов не мог взять в толк, что мог найти в ней «верховный». Но княжна есть княжна. Порода. «Моя Вера в сравнении с ней — Венера Милосская…» — с удовлетворением думал Турчанинов. Его внимание больше привлекал премьер колчаковского правительства Пепеляев, крупный мужчина с бульдожьим лицом и зычным голосом. Восхождение этого человека к вершинам власти казалось Турчанинову прямо-таки загадочным. Отношения добросердечные, овеянные теплотой и приязнью, Колчак сохранял лишь с Пепеляевым, и на первый взгляд это были отношения господина и слуги, повелителя и фаворита. На самом же деле они были намного сложнее, и для окружения Колчака не всегда было ясно, кто кем повелевает. Но непреложно было одно: оба они друг в друге нуждались и друг без друга обойтись не могли. Никому не доверявший, «верховный правитель» верил каждому слову своего премьера. И он не делал ошибки: Пепеляев если и мог его предать, то лишь под угрозой приставленного ко лбу пистолета. Он отлично понимал, что высоким положением обязан Колчаку, который, опираясь на английские и чешские штыки, мог назначить председателем совета министров любого из своего окружения. Гибель Колчака будет и его, Пепеляева, гибелью. Они были неразделимы даже на карикатурах подпольных газет: их изображали в виде обезьяны и бульдога, шествующих под ручку. Кто он, этот таинственный Пепеляев, поднявшийся до вершин государственной власти? Преподаватель из Бийска. Был делегатом IV Государственной думы. Комиссар Керенского в Кронштадте. Корниловец. Член ЦК кадетской партии. Лидер омских кадетов. Лез, лез — и добрался-таки. Сидит молча, слушает, то и дело поправляет пенсне. Но Турчанинов знал: именно этот человек больше всех способствовал восхождению Колчака. Еще до появления адмирала в Омске Пепеляев бросил крылатую фразу, объединившую всех сторонников военной диктатуры:
«Социалисты мыслят: да здравствует революция, хотя бы погибло государство. Мы же говорим: да здравствует государство, хотя бы погибла революция».
В словесной изворотливости ему не откажешь.
И еще одна черта Колчака открылась Турчанинову в этот памятный вечер. Неожиданно для всех «верховный» затеял с Лопсаном сугубо богословский разговор, о буддизме. Духовный владыка Урянхая был приятно изумлен.
— Я исповедую одну из разновидностей буддийской веры, — сказал Колчак, — вероучение секты дзэн, или чань.
И он принялся излагать сущность этого учения. Поражен был и Турчанинов, хоть и понимал, к чему ведет «верховный»: любая религия должна быть воинственной!..
— Война — единственная служба, которую не только теоретически ставлю выше всего, но которую искренно и бесконечно люблю, — говорил он.
Пояснил, что буддийской премудрости набрался в Иокогаме, где ему пришлось надолго остановиться по пути из Америки в Китай, а потом во Владивосток.
— Мне запомнились слова одного японца, вовлекшего меня в буддийскую секту дзэн, — продолжал Колчак. — Помню, заговорили о государственном управлении, о демократии. Мой японский друг считал, что единственная форма государственного управления — военная диктатура. Демократия, по его мнению, это развращенная народная масса, желающая власти, но власть не может принадлежать большому числу людей в силу глупости числа…
Лопсан Чамза согласно кивал головой. В свое время он занимался в духовной академии в Урге и слышал об учении дзэн, или чань, которое считалось не индийским, а китайским и японским. Живший в девятом веке мастер и знаток дзэн-буддизма И-сюань призывал: «Убивайте всякого, кто стоит на вашем пути! Если вы встретите Будду — убивайте Будду, если встретите патриарха — убивайте патриарха!» Дзэн-буддизм исповедовали люди решительные, главным образом военные, для которых, согласно учению, нет ни прошлого, ни будущего, а есть лишь «вечное настоящее».
Чамза не был силен в философии буддизма, не читал трудов Линь-цзи и Ван Янмина, так и не одолел премудрость «Алмазной сутры», но он обладал практическим чутьем, знал, когда нужно поддакнуть. Колчаку сказал, что полностью принимает вероучение дзэн, или чань, так как лишь оно дает истинное просветление — сатори, да-у. Будда тот, у кого в руках власть!..
Убедившись в том, что в лице духовного пастыря соётов нашел единомышленника, Колчак мягко произнес:
— «Хозяин смерти» держит в руках Колесо сансары. Прекращение страдания часто приходит через созерцание прекрасного, которое позволяет нам слиться с природой Будды…
Чамза навострил уши, стараясь понять, куда клонит «верховный». Колчак помолчал, а Чамза, истолковав это как приглашение к обмену мудростью, произнес:
— Во всем сущем находится природа Великого бакши, восемь свобод и десять совпадений…
Но «верховного» меньше всего занимал богословский разговор, он сказал прямо:
— Мы наслышаны о красотах Урянхая, и только государственные заботы не дают нам возможности посетить ваши благодатные края.
Чамза все понял. Почти совсем зажмурившись, негромко вымолвил:
— Я оставлю при вашей высокой особе своих верных слуг. В любой день по вашему повелению они укажут самый короткий и самый безопасный путь в Белоцарск.
…В открытые окна ресторана виднелся ночной Иртыш. За столом в кругу шумной офицерской компании сидел корнет Шмаков. Он обхватил голову руками и тупо смотрел на разодетых дам, на эстраду, где певец, обтянутый фраком, с ослепительно накрахмаленной грудью, меланхолично напевал модную песенку.
