Владимир Прибытков - Потерянный экипаж
— Я не устала! — резко ответила Нина, чувствуя, как онемели руки, как ломит поясницу, но не желая воспользоваться любезностью фашиста. Мать подхватила ее ведра. Кое-как они дошли до дому.
Денщик, улыбаясь, поставил ведра на крыльцо.
— Благодарю вас… — сдавленно произнесла мать.
— О, не за что, — коснулся козырька офицер. — Я желаю вам счастья, гнедике фрау, и вам, фрейлейн!
Они с денщиком подождали, пока женщины войдут в дом. На пороге Нина оглянулась. Офицер снова притронулся к козырьку и ободряюще кивнул ей…
На следующий день Нину вызвали на биржу труда. Возле здания бывшего горисполкома стояли другие юноши и девушки с повестками. Нина никого не знала. Молодежь косилась на нее, но не заговаривала. Наконец соседка по очереди, принаряженная, подкрашенная, взглянула на девушку:
— Ты здешняя?
— Нет…
— И я нездешняя. Никого не знаю. Я из Ростова. А ты?
— Из Макеевки.
— Давай познакомимся… Валя.
— Нина…
— Как думаешь, нас куда-нибудь пошлют? — спросила Валя.
— Откуда мне знать?
— Если пошлют — плохо, — сказала Валя. — Надо здесь устраиваться… Ты немецкий знаешь?
— Знаю.
— В объеме школы, да?
— Нет… Я занималась с преподавателем… Готовилась в институт…
— Ты счастливая! — убежденно сказала Валя. — Тебя никуда не отправят. Немцам нужны со знанием языка!.. Ох, а я плохо язык знаю! Не учила, дура!
Стоявший позади Нины парень в сером пиджаке зло спросил:
— Жалеешь, что не предвидела?
Валя вспыхнула, густо покраснела, но тут же с вызовом заявила:
— Да, жалею! А тебе что, кажется — на вражеской территории воюешь? Пока что не ты в Берлине оказался, а немцы здесь!
— Верно. Пока что, — сказал парень.
— Герой! — сказала Валя. — Вещий Олег! А сам как миленький сюда приперся с повесточкой! Стой уж и не фурыкай!
— Не надо, — попросила Нина.
Парень молчал, стиснув зубы, бледный от гнева.
А Валя торжествовала:
— Учат еще, сопляки! Идейный какой! Чего же ты сюда приперся, если ты идейный? Уходи! Догоняй свою драп-армию, в подполье беги!
Подошел незнакомый юноша, русые волосы зачесаны назад, нос с курносинкой, на подбородке пушок, встал рядом, тихо приказал:
— Замолчи.
— Что? — взвизгнула Валя. — Грозишь?! Грозишь, да?!
Юноша не отвечал, стоял рядом, с прищуром глядя куда-то вдоль очереди, и губы у него были твердые, железные. Беспощадные губы.
Выглянул немецкий солдат.
— Тишина! Кто нарушаль порядок, будет под арест!
Валя умолкла. Юноша постоял еще с минуту и отошел, затерялся в толпе. Нина оглянулась — парня в сером пиджаке тоже не стало. Исчез.
— Ты не смеешь так… — сказала Нина соседке. — Это…
— Смею! — задыхаясь, ответила та. — Хватит с этих доморощенных комиссаров! Накомандовались! Теперь не их время!..
Валю вызвали в канцелярию биржи первой. Она о чем-то долго трещала за дверью, потом раздались шаги, молодой унтер-офицер приоткрыл дверь, с усмешкой оглядел Нину и пригласил ее:
— Битте, фрейлейн!
Предчувствуя нехорошее, Нина вошла.
— Вот она!.. — воскликнула Валя. — Господин лейтенант, она прекрасно знает язык!..
— Что ты сделала? Кто тебя просил? — спросила Нина на улице новую знакомую, выпорхнувшую следом.
— Нечего теряться! — уверенно заявила Валя. — Дура! Ты спасибо скажи! Будешь теперь на этой самой бирже переводчицей. И я благодаря тебе пристроилась. Меня нарядчицей ставят… Ничего! Проживем и без комиссаров!
Два дня Нина не выходила на работу. Прислали за ней ту же Валю.
— Здрасьте! — переступила порог Валя. — Ты больна?
— Нездоровится… — солгала Нина.
— Вы извините! — слащаво улыбаясь, сказала Валя матери. — Нам надо поговорить с глазу на глаз.
— У моей дочери нет секретов, — сказала мать.
— Ах, так?!. Тогда что ж? Тогда я скажу при вас… Нине надо выйти на работу немедленно. Иначе ее отправят в Германию. Я знаю… А кроме того, господину лейтенанту известен состав вашей семьи…
— Что это значит? — глухо спросила мать.
— То самое и значит, — дерзко ответила Валя. — Я вам удивляюсь! Вы взрослая женщина, а простых вещей не понимаете. Вы думаете, оккупационные власти могут мириться с саботажем? Они хорошо относятся только к тем, кто к ним хорошо относится…
Мать выпрямилась, держась за горло. Нина хорошо знала этот жест и знала, что за ним последует.
— Мамочка! Не надо! — крикнула она. — Нельзя!.. Уйди… Я сама…
Мать поняла предостерегающие интонации в голосе дочери, вышла, хлопнув дверью.
— Скажите, какие тонкости! — пробормотала Валя.
— Иди, скажи, я завтра приступлю… — сказала Нина. — Иди…
И она начала работать на бирже переводчицей. Ради матери и маленького братишки. Чтобы сохранить им жизнь.
По ночам плакала: хотела стать такой, как партизанка Таня, а стала немецкой пособницей!
И думала: может быть, удастся найти каких-нибудь ребят, таких, как юноша с русыми волосами или парень в сером пиджаке? Должно же быть в городе подполье! Ведь всюду шепотком говорят о партизанах! Так неужели нельзя найти кого-нибудь, кто бы указал, что делать, как бороться?
На ее горе, в дом повадился ходить тот офицер, что приказывал денщику поднести ведра. Офицер жаловался на скуку и одиночество, приносил шоколад, хлеб и мясо и подолгу засиживался в гостях, словно не понимал, что его не могут выгнать… Ни в чем другом упрекнуть офицера нельзя было. Он держался чрезвычайно корректно, читал Нине вслух стихи Гёте, призывая вместе с ним восхищаться глубиной мыслей веймарского олимпийца и часто рассказывал о своем доме в Майнце, о своей матери, очень хорошей и доброй, но недовольной сыном: он до сих пор не женат, а матери хочется иметь дочь и нянчить внуков…
— Мы высоко чтим семью! — вздыхал офицер и глядел на Нину страдающими глазами.
Вскоре на кухоньку, где жила семья Нины, зачастили соседки, а то и вовсе незнакомые люди с просьбами. Один просил устроить сына на работу в городе, другая — походатайствовать за больную дочку, которую направляют на рытье окопов.
— Но почему вы обращаетесь к нам? — удивилась мать, услыхав первую просьбу.
— Ну так как же? — теребя пальцами подол, смущенно сказала просительница. — Ведь дочка-то ваша… Мы же знаем…
— Что вы знаете? — испуганно воскликнула мать. — Что?..
— Да уж… — сказала просительница. — Ой, я не сужу! Не сужу!.. Но уж помогла бы своим-то!
— Уходите! — сказала мать. — Моя девочка ни в чем не виновата! Слышите? Ни в чем! Если ее оклеветали…
— Ведь я ничего, — сказала просительница. — Голубушка! Я ж понимаю!.. Милая! Я ж не сужу!.. Да ведь чего ей стоит-то? Одно словечко скажет, и все! Небось не откажет ей…
