Владимир Прибытков - Потерянный экипаж
Кротова окликнула ее:
— Что с тобой?
— Подругу забыть не можешь? — участливо спросил Бунцев. — Так ведь война, Нина! Крепись! Заплатят дорого нам немцы за смерть Шуры.
Нина рывком подняла голову, обвела всех взглядом.
— Я… товарищи… — сказала она.
Мате еще смеялся.
Нина сцепила руки.
Бунцев, ничего не видя, шарил по плащу.
— Я должна рассказать о себе… — услышал он голос Нины. — Вы должны знать.
Стало очень тихо.
— Рассказывай, — сказала Кротова. — Если должна — расскажи.
Бунцев заметил, как осторожно положил Телкин на куртку кусок хлеба.
Нина уронила руки на колени.
— Я с Макеевки родом… — услышал капитан.
Сумерки подползали все ближе. Они неслышно подкрадывались вплотную к людям, словно опасаясь нарушить горькую повесть о захваченной врасплох человеческой душе.
И, глядя, как сгущаются сумерки, капитан Бунцев видел погасшие звезды над терриконами Донбасса, рухнувшие в реки мосты, последние эшелоны с беженцами и на забитом людьми, машинами, повозками шляхе — одинокую женщину с шестнадцатилетней дочкой и трехлетним сынишкой.
Сынишку приходилось тащить на руках. Дочь несла узел с пожитками и жалким запасом еды.
Пропыленные, немытые, они шли и шли к Ростову.
Падали в кюветы при налете «юнкерсов».
Ночевали то в чужой хате, то в первой попавшейся балочке.
С тоской оглядывались назад, туда, где на горизонте пылали пожары, туда, где остался родной дом, где стремительно наступал страшный, беспощадный, уверенный в своих силах, торжествующий враг.
По ночам мать рыдала: пропало ее гнездо, исчез где-то мобилизованный в первый же день войны муж, впереди ждали голод, нужда, может быть, гибель.
Дочь просыпалась, гладила мать по лицу, по таким же густым, пепельным, как у нее самой, косам:
— Мамочка! Не надо! Вот увидишь — их остановят!.. Они же не могут победить!.. Вот дойдем до Ростова — и переждем. В Ростов их не пустят!..
Она не помнила и не хотела помнить, что так же твердо верила: немцев не пустят в Донбасс.
Мать привела детей в Ростов в самый разгар эвакуации.
Здесь матери повезло: на станции она встретила товарища мужа, и он помог втиснуться в эшелон, отходивший в Краснокубанск.
Нина уже не утешала мать. Стиснутая чужими людьми на верхних нарах товарного вагона, вдыхая запах грязных тел, пеленок, слушая детский плач, мучаясь от жажды, она неотрывно смотрела в темный, нависший над головой потолок и твердила себе: «В армию! В армию!»
Ей было жалко маму и маленького братишку, но ее путь лежал только в армию. Так же, как путь замученной немцами под Москвой партизанки Тани, как других девчонок-комсомолок. В армию!
Эшелон полз несколько дней. Однажды ночью Нина проснулась от тяжести и удушья. Ей зажимали рот. Кто-то рвал платье. Она кусалась, билась.
— Для немца бережешь? — прохрипел в ухо чей-то голос.
Ей удалось вырваться, закричать. Насильник исчез.
— Что с тобой? Что с тобой? — спрашивала мать.
— Сон… — выдавила Нина. — Спи, сон…
Она не хотела, чтобы мать узнала правду. Мать могла заголосить, а Нина боялась позора. Но если бы она знала, кто был около, она бы убила этого человека.
В Краснокубанске мать приютилась с детьми на кухоньке частного дома. Дом принадлежал двум чистеньким старичкам, оставшимся с тремя внуками: сын и невестка старичков, оба врачи, служили в армии.
Казалось, тут будет хорошо.
Но именно тут, в Краснокубанске, и захлестнула семью Нины, как тысячи других семей, мутная волна фашистского нашествия. Советские войска оставили город внезапно. Казалось, бои еще далеко, они только приближаются, а оказалось, немцы обошли Краснокубанск, и войска, отрываясь от противника, вынуждены были сдать город почти без выстрелов…
Стремясь продвинуться как можно дальше, фашистские полчища не задержались в Краснокубанске, оставили в нем только небольшой гарнизон, но город сразу же словно вымер. Даже лишенный воды, он затворился в домах, в квартирах и притих, затаился…..
Три дня не выходили на улицу обитатели маленького домика на Советской улице. Но на третий день кончился запас воды, и мать, взяв с собой Нину, отправилась с ведрами на Кубань.
До реки они дошли благополучно, никем не замеченные. Но на обратном пути, заворачивая за угол, столкнулись с немецким офицером… Нет, это был не тот плакатный немец, что, оскалив зубы и вытаращив пьяные глаза, закатав рукава, на обагренных кровью руках, строчил из автомата. Это был другой. Чистый, подтянутый, выбритый, с немного недоумевающим, как у всех близоруких, но не носящих очков людей, интеллигентным лицом. Он не набросился на мать и Нину с бешеным криком, не стал бить их и угрожать. Он торопливо уступил женщинам дорогу, поднес к козырьку фуражки затянутую в перчатку руку и, казалось, удивился тому, что они сами таскают воду.
— Гнедике фрау! Фрейлейн! — сказал офицер. — Но ведь вам тяжело!.. Ганс, помогите!
Сопровождавший офицера денщик протянул руки к ведрам, которые несла мать. Денщик улыбался.
Мать пыталась отказаться от помощи, но офицер укоризненно покачал головой и повторил свое приказание:
— Помогите, Ганс!
Растерянная мать уступила.
— К сожалению, я не могу оказать услугу фрейлейн, — улыбаясь, сказал немец. — Офицеру не позволительно носить ведра. Но я надеюсь, что впредь вам не придется ходить на реку, гнедике фрау. Мы восстанавливаем водопровод… Куда прикажете проводить вас?
Мать, взволнованная, растерянная, молча пошла вперед.
Офицер шагал рядом с Ниной.
— Вам стыдно идти рядом с немецким офицером? — внезапно спросил он. — Можете не отвечать, я вижу, что стыдно… О, фрейлейн! Поверьте, мы воюем не с вами и не с вашей матушкой! Мы воюем не с русским народом! О нет! Мы воюем с Кремлем. С большевиками. С теми, кто столько лет угнетал вас, лишил вас самых обычных человеческих прав. Мы не насильники, фрейлейн! Мы носители свободы и культуры. И вам не нужно стыдиться.
Нина молчала.
«Только бы никто не увидел нас! — думала она. — Какой ужас! Идти как ни в чем не бывало рядом с фашистом, слушать его… Какой ужас!»
— Русский народ принадлежит к нордической расе, — продолжал офицер. — Он близок нам по крови. Возможно, фрейлейн не знает, но многие русские цари были связаны узами родства с немецкими князьями… О, русских ждет большое будущее. Теперь, когда с коммунистами покончено, когда Германия берет на себя заботу о благе населения, русский народ узнает, что такое настоящая жизнь, настоящая свобода!.. Вам тяжело, фрейлейн? Отдохните!.. Ганс! Подождите! Фрейлейн устала!
