Дмитрий Романовский - Я убил Мэрилин Монро
Это был еврейский праздник в середине лета, в который евреям нельзя ни пить, ни есть, ни сидеть на стульях. Сидели на полу. Поскольку в мэиншуле нельзя было сидеть на скамьях, я еще накануне уложил в продольных проходах деревянные доски, на которых можно было сидеть пожилым людям. Конечно, места на досках стали захватывать проворные дети и подростки, которых я время от времени шугал, освобождая места для стариков. Было так жарко, что дети, обычно играющие на лужайке перед синагогой, не появлялись на улице. Все они были в синагоге, спасаясь от жары в кондиционированном помещении. Курящие не выходили курить во внутренний двор и курили в кухне, где было прохладно. В вестибюле собралась толпа вокруг Ури, знакомого мне юноши. От жары и жажды ему стало дурно. Бледный и обессиленный, он сидел на полу, прислонившись к стене. Я принес ему из кухни стакан воды, одна из женщин предложила ему какую-то таблетку, но он отказался от воды и таблетки, сказал, что ему сейчас станет лучше. Преданный своей религии, он соблюдал ее законы. На всякий случай я отпер дверь офиса, готовый по телефону вызвать скорую помощь, если Ури потеряет сознание. Неожиданно появилась растерянная Наоми.
– Антони! Маме опять плохо. Она запретила вызывать скорую помощь. Я позвонила доктору Зукеру. Он приехать не может. Он тоже болен, но я уговорила его принять маму. Антони, помогите! – Моя машина была запаркована на узком паркинге синагоги и была заблокирована машиной Ицхака. Он заявил, что не имеет права садиться за руль во время святого праздника. Я резко прикрикнул на него, и он дал мне ключи от своей машины. Я отвел его машину в сторону, и в своей машине вместе с Наоми поехал к миссис Кроцки. Она лежала на своей кровати с закрытыми глазами. На ней было то же, вероятно, единственное, нарядное платье. Когда я вошел, она увидела меня, сказала: – Здравствуй, – и снова закрыла глаза. Раньше она никогда не говорила мне этого слова.
– Надо скорее отвезти ее к Зукеру, – сказала Наоми дрожащим голосом. – Он поможет. – Она стала надевать матери ее стоптанные сникерсы. Миссис Кроцки открыла глаза, вероятно, что-то хотела сказать, но снова закрыла глаза. На этот раз ей действительно было очень плохо. Я поднял ее на руки. Теперь она была заметно легче. Наоми, как и в прошлый раз, бежала впереди, распахивая двери. Только теперь была не зима, а жаркое лето. Наоми открыла свою машину, я усадил миссис Кроцки, как и в прошлый раз, на заднее сиденье, сел рядом. Голова ее завалилась набок. Я поправил ей голову, прислушался к слабому дыханию. Наоми стала заводить машину, но тут оказалось, что у нее кончился бензин. Я дал Наоми ключи от своей машины и перенес миссис Кроцки в свою машину. Когда мы подъехали к дому доктора, он распахнул перед нами дверь. Он тоже действительно был болен, и был бледен почти так же, как миссис Кроцки. Когда я внес ее в кабинет доктора, она была уже мертва. Доктор Зукер пощупал ее пульс, которого уже не было, завел ей веки, а потом сел в свое докторское кресло и, кажется, потерял сознание. Наоми была уже не в состоянии что-либо предпринять, и я снял телефонную трубку и набрал номер срочной службы (полиция, скорая помощь, пожарная команда), 911. После этого я позвонил брату Наоми Дэвиду.
Поскольку у евреев принято погребать умерших в течение суток, похороны состоялись на следующее утро. Занимался похоронами специальный раби по фамилии Гарфункел. Брат Наоми Дэвид приехал сразу, как только я позвонил ему. Раби Гарфункел предложил Дэвиду дешевую категорию. Но Дэвид потребовал похороны по самой высокой расценке. Он рассчитывал на приличное наследство, которое миссис Кроцки так и не успела растратить на благотворительные цели. На похороны пришли все мои евреи прихожане. Вслед за катафалком на кладбище поехал целый кортеж машин. Я тоже поехал в своем «мустанге», прихватив с собой умного юношу Иони, получившего, наконец, в ешиве звание ашера. Еврейское кладбище Монтефьоре с недавно посаженными молодыми деревьями и зелеными газонами имело радостный вид, никак не соответствующий суровой религии. Раби читал молитвы, прихожане выступали с речами, говорили о щедрости и аскетизме миссис Кроцки. Наоми была в прострации, ее окружали сочувствующие родственники и знакомые, так что к ней нельзя было подойти. У Дэвида был торжественно скорбный вид. На мне был черный костюм и белая ермолка, так что я мало отличался от евреев. Неподалеку были еще одни похороны. Я незаметно отошел от толпы моих евреев, подошел к одинокой могиле. Двое кладбищенских рабочих в ермолках опускали в могилу гроб. Над могилой одиноко стоял высокий седобородый старик в черной шляпе. Я встал рядом с ним. Я не знал, кто был в гробу, мужчина или женщина, молодой или старый. Старик бросил горсть земли на гроб. Я тоже. Рабочие засыпали могилу, поставили деревянную табличку с именем на иврит, ушли со своими лопатами. Остались только я, старик и раввин, читающий последнюю молитву. Я продолжал стоять до конца молитвы. Когда я снова подошел к толпе моих евреев, церемония похорон закончилась, люди стали расходиться. Шали шел рядом со мной. Он спросил:
– А кого это рядом хоронили?
– Не знаю. – Шали не понял, переспросил:
– Над чьей могилой ты сейчас стоял? – Я ответил:
– Это страшно, когда на похоронах никого нет. – И Шали, наконец, понял, слегка обнял меня за плечи.
Утром, когда я шел на работу, рядом со мной остановился обшарпанный вэн. Из него высунулся худощавый молодой еврей интеллигентной внешности.
– Простите, сэр, – обратился он ко мне. – Вы работаете в синагоге «Янг Израэл»?
– Вы угадали. – Я уже где-то видел этого молодого человека. Вероятно, он посещал соседнюю синагогу на Восьмой стрит.
– Вам иногда требуются помощники? – спросил он.
– Нет, я сам справляюсь со своей работой.
– Нет, я не имею ввиду постоянную работу. Может быть, у вас иногда требуются работники хотя бы на два-три часа в неделю? На любую работу.
– Нет, у нас нет такой работы. Наша синагога бедная, мало активная.
– Извините, сэр. – И вэн поехал дальше. Мне показалось это странным. Вполне приличный человек оказался в нужде. Вероятно, у него семья. Он учится в какой-нибудь еврейской академии. Стипендия мизерная. Денег не хватает. Готов на любую работу, чтобы заработать несколько долларов. Почему евреи ему не помогут? Где же знаменитая еврейская порука? В синагоге я все это изложил Хае. Она объяснила, что все студенты духовных еврейских учебных заведений живут в крайней нужде, если не имеют богатых родителей. И тут же она привела несколько примеров из своих знакомых. В этот вечер я пришел к Розе на телевизор и остался у нее на ночь. Во время вечернего чая я рассказал ей сегодняшний случай с нищим еврейским студентом.
