Колодец трёх рек. Москва приоткрывает вам тайны своих подземелий - Даниил Юрьевич Давыдов
Рядом со скоб-трапами мы заметили короткий коридор с металлической дверью. Толстые, лоснящиеся, как лапша на вилке обжоры, кабели свисали с крюков на стенах, а затем разветвлялись по обоймам закладных по сторонам противоположной двери. Распахнув её, мы шагнули в темноту узкого прохода, который привёл нас в зал, похожий на помещение НИИ. На потолке тускло и холодно поблескивали, отражая блики фонариков, выключенные лампы дневного света. Стены выкрашены бежевой масляной краской. В торце виднелся стол с телефоном и журналом. Изучив его, мы обнаружили, что последняя запись датирована 1995 годом. Ничего особенного – замеры кислорода, углекислого газа, инициалы, подпись.
– А голод-то не тётка! – резюмировал Андрюха, полистав вздувшиеся от влажности страницы. – Кстати, сколько там натикало?
– Полвосьмого, – взглянул на своё запястье Костик.
Получалось, что под землёй мы находимся уже никак не меньше пяти часов, и на поверхности, должно быть, начало смеркаться. Но здесь всегда было одинаково: и днём и ночью, и зимой и летом. Я сел на стул, и мне пришла в голову странная мысль: а что, если подземелья существуют только в присутствии человека, пока они освещены фонариком? Но стоит человеку уйти, как подземное пространство исчезает, перемешивается в одну сплошную субстанцию, в которой уже не разобрать ни кабелей, ни шиберов, ни перепадов, в этой мешанине исчезают границы помещений и всё становится густой беспросветной массой, чёрной, как мазут, вязкой и способной окрасить всё, что в неё попадёт, такой же угольной тьмой. Я на секунду закрыл глаза, ощутив жуткую усталость. Хотелось только одного: посидеть ещё минутку в тишине и чтобы не нужно было никуда идти. Но, вздрогнув, я сбросил с себя оцепенение и полез в сумку – там у меня лежали бутерброды. Ребята тоже выставили на стол свой провиант, а предусмотрительный Костик извлёк из недр своего рюкзака термос с горячим чаем.
– Получается, что Колодец трёх рек так называли, потому что к нему подходят три водяных коллектора, – рассуждал Балакин. – Один резервный, от переливного бортика, второй водовыпуск от турбины и третий, куда мы не пошли, отводящий.
– Тогда уж четыре коллектора! – возразил, прихлёбывая чай, Андрюха. – Мы же вышли через сухой коллектор, это четвёртый.
– Это просто технический выход. Если на то пошло, то к стволу подходит пять коллекторов, пятый – это тот, где мы сейчас сидим, но сухие – это как бы техвыход и техвход, поэтому они и не были засчитаны за коллекторы рек.
– Мне интересно, а куда кабели дальше деваются? – дожёвывая, рассуждал Андрюха. – Пойду погляжу.
Собравшись, мы отправились следом. Кабели вели в небольшую нишу в стене. За ней начинался узкий лаз, пробраться по которому можно было разве что на коленках. Забравшись внутрь, мы буквально ползли с черепашьей скоростью, то и дело застревая и цепляясь одеждой за кабельные крепления. Лаз был бесконечным, ноги гудели, и, когда мы останавливались на минутку, чтобы передохнуть, казалось, что можно расслышать гул от наших усталых конечностей. Но постепенно гул становился всё более отчётливым. Гудело впереди, мерно и однообразно. Какая-то жужжащая монотонная нота звучала в подземелье. Поворот, затем ещё, и мы очутились на ходке ствола. Ствол был обшит металлическими, выкрашенными в красно-коричневый цвет, как полы на даче, листами. Наши вспотевшие лица овевал устойчивый равномерный воздушный поток, не сильный, но уверенно-мощный.
– Оппа! – приглушённо воскликнул Костик. – Да тут клеть! Гаси фонари.
– Что-что? – не понял я.
– Клеть, шахтёрский лифт! Да гасите же скорей!
Перед тем как мы с Андрюхой почти одновременно щёлкнули выключателями фонариков, я успел заметить, что над нашей головой зависло что-то бесформенное, словно великан решил закидать шахту ненужным хламом, столбами, балками, кусками подъёмного крана. По-видимому, это был сам верх выработки, а мы стояли ниже метров на десять. Откуда-то из темноты доносился гул, похожий на трансформаторный. Это было так необычно – слышать рядом звуки, не похожие на капель или шум подземного потока. Звуки словно возвращали нас в мир людей, которые могли быть совсем не рады нашему вторжению. Но в остальном вокруг по-прежнему было тихо.
– Сейчас я посмотрю, что это, – перешёл на шёпот Балакин. – Все не пойдём. Вы стойте тут, а я слазаю. Не курить, не шуметь, непонятно, где мы оказались.
Прижимая фонарик лампочкой к себе одной рукой и цепляясь другой за крутые наклонные лесенки, Костик начал карабкаться вверх. Иногда он останавливался, чтобы украдкой осветить себе путь, и тогда на стену ствола падал желтоватый, словно спитой чай, отблеск. Хотя наш товарищ и старался идти как можно тише, передвигаться кошкой у него явно не выходило: то железный лист настила на балконе сыграет, предательски громыхнув, то из-под ноги сорвётся камушек и зазвенит, пролетая сквозь решётки обварки в бездонную пропасть. Мы стояли в кромешной темноте, я склонил голову к плечу, играя шумом ветра. Оказалось, что если держать голову прямо, то поток воздуха, шедший снизу, не был слышен, а только едва ощущался кожей, но стоило наклонить голову, как ветер свистел в ушах, будто мы очутились не в подземелье, а на морском берегу.
– Вот это объектик, – прошептал Андрюха. – Теперь понятно, почему Задикян скрывал его. Он всё знал и не хотел говорить.
– Ты думаешь, он и сюда лазал? – так же едва слышно спросил я. – А Маклаков?
– Не думаю. Маклаков здесь точно не бывал, а Задикян – наверняка.
Мне вспомнилась сухая подвижная фигурка Артёма Аршаковича. Неужели он, так же как и мы, по-пластунски, полз сюда когда-то по этим узким бетонным норам?
Сверху послышался шорох. Осторожные шаги Костика становились всё отчётливее, мелькнул лучик фонарика, на мгновение проявив в черноте переплетение лестничных площадок. Я зажмурился. Ничего не изменилось перед глазами, такая же искрящаяся темнота, похожая на матовую синтетическую материю с вкраплёнными в неё микроскопическими разноцветными блёстками. Костик спустился к нам.
– Короче, – отдышавшись, еле слышно заговорил он. – Над нами ещё три пролёта и – копёр[35]. В копре никого. Свет погашен. Там ворота, под воротами можно пролезть. Территория вроде пустая. Но там не особо видно было, а я так только выглянул.
Костиковы слова ободрили нас. Можно было особенно не тихариться. Конечно, это не означало, что следовало горланить песни, но всё-таки позволяло разговаривать хотя бы вполголоса и освещать себе путь, не боясь, что нас заметят.
Я прицепил свой фонарик к поясу, чтобы освещать ступеньки под ногами, но при этом
