Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана (сборник)

— Он сам, с барахлом пачкаться… Никогда! — с жаром заверяет Вадим. — Он же блаженный, только хорошее видит…

О роли поэзии Чаушеву хочется поспорить. При чем тут атомная энергия! Правда, комсомолец двадцатых годов громил лирику, но об этом Чаушев постарался забыть. В библиотеке Чаушева — не только разные издания Пушкина. На видном месте, рядом, — Есенин, Маяковский, Блок.

Спорить, однако, некогда, — надо не медля ни минуты решать, как быть с парнем.

— Лапоногов ждет вас?

— Он не говорил… — тянет Вадим, но Чаушев показывает на деньги.

— Безусловно ждет, — рубит Чаушев. — Он не назначил вам встречу, так как еще не вполне полагается на вас… Надо его успокоить.

Он открывает настольный блокнот и аккуратно записывает номера кредитных билетов. Потом подвигает деньги Вадиму.

— Сами влезли в эту историю — в самые недра спекулянтской берлоги, — мягко говорит Чаушев, заметив, как испуганно отшатнулся юноша. — А теперь пасуете? Хотите спугнуть Лапоногова? Хотите испортить все дело?

Жаль Вадима. Притворяться, лгать он наверное не умеет. Чудесное неумение!

— Назвался груздем… — улыбается Чаушев. — Другого выхода нет, дорогой товарищ. Вручаете Лапоногову. Если он вам выделит долю, — не скандальте. Потом сдадите. Спросит, где Савичев, — скажете… Провел выходной с девушкой, простудился, лежит у тетки своей. Запомнили? А тетку мы предупредим.

Вадим уже овладел собой. Да, он понял. Это очень неприятно — идти еще раз к Лапоногову, но, коли нет иного выхода, — значит, придется…

— Не сейчас. Повременить надо… — говорит Чаушев. — Посидите в соседней комнате…

Юноша рискует. По наивности он не сознает этого. Так или иначе, отпускать его пока нельзя. Надо дождаться Соколова.

Подойдя к окну, Чаушев встречает взглядом Соколова, спокойно шагающего по причалу.

— Я тут распорядился без вас… — сообщает Чаушев. — На свою ответственность.

Лицо капитана слегка порозовело. Он спешил. Но движения его размеренны. Он обстоятельно устраивается в кресле.

— Так, — слышится наконец.

Чаушев передает новости, доставленные Вадимом. Называет Лапоногова, Савичева. Знакомы ли капитану эти фамилии?

— Да, — кивает Соколов.

И опять короткое «да» стоит нескольких фраз. По интонации, по выражению очень светлых, как будто невозмутимых глаз ясно, — фамилии не просто знакомы. Эти люди весьма занимают Соколова.

— А Абросимова?

— Тоже.

— Студента отпускаем?

— Да.

— Неужели за ним нет хвоста! — восклицает Чаушев.

Лапоногов очень быстро доверился Вадиму. Почему? Вадим вышел из дружины — это раз. Ему нужны деньги, он копит на мотоцикл — это два. Но важнее всего для дельца Лапоногова то, что Вадим сохранил втайне свою находку — пакет с товаром. Не сдал в милицию, а пришел к Лапоногову… И все-таки Лапоногов не мог оставить Вадима без присмотра.

— Хвост был, — слышит Чаушев.

— Кто?

— Лапоногов.

Чаушев встревожен. Скверно! Как же тогда отпускать Вадима! Соколов улыбается.

— Порядок! — говорит Соколов. — Хвост был от Абросимовой до улицы Летчиков.

Ну это меняет дело! Лапоногов решил, на всякий случай, проследить за Вадимом, но дошел только до улицы Летчиков.

— В отношении Савичева, — начинает Соколов. — Он был в гостинице. В субботу, когда взяли Носа…

Так вот откуда взялся пакет! Он был у Носа, а затем Савичев выручил его, выхватил товар и скрылся. «Бизнес», видать, глубоко засосал студента. Но дальше он ведет себя странно. Вместо того, чтобы спрятать улику, бросает ее под койку в общежитии и уходит куда-то…

Чаушев рассуждает вслух. Глаза Соколова смотрят ободряюще. В них возникают и разгораются крохотные веселые искорки.

— Вы приняли меры, — говорит капитан. — Так вы и продолжайте, в отношении Савичева.

Чаушев ликует. Славный мужик — Соколов: с ним всегда можно договориться, даже если он скажет всего два — три слова, даже, когда молчит.

— Еще вот… Людей у меня мало.

— Понимаю, — откликается Чаушев. — У меня тоже мало, но… постараюсь выделить. Для «лягушатника»?

— Хотя бы…

— Сделаем.

«Пошлю Бояринова, — думает Чаушев. — Стецких дежурил, ему отдых давно положен… Ну, он, верно, сам не захочет домой. Особенно, если пойдет Бояринов».

9

Вереница автобусов застыла у городского театра. Идет концерт ансамбля песни и пляски, устроенный для туристов с «Франконии».

Господин Ланг не поехал на концерт. Девушке из «Интуриста», которая предложила ему билет, он сказал, что морское путешествие было утомительным. Хочется отдохнуть от шума, скоротать вечер в домашней обстановке, у родственницы.

— Нам, старикам, не до концертов, — прибавил он. — Окажите любезность заказать мне такси.

Ланг погрузил в машину чемодан — подарки для родственницы — и отбыл на окраину города, на улицу Кавалеристов. Сейчас господин Ланг пользуется желанным отдыхом. У Абросимовой он у себя дома.

Пиджак Ланга висит на спинке кресла. Верхняя пуговка мятого, не очень свежего воротника сорочки расстегнута, галстук ослаблен.

Абросимова потчует господина Ланга холодцом, водкой, чаем. От волнения она спотыкается об утюг, переставленный с кресла на пол, и поминутно приседает.

— Бог с вами, нет, нет, нет. — Ланг отодвигает бутылку «Столичной». — С моим катаром…

По-русски он говорит довольно чисто.

Кроме Ланга, у Абросимовой еще один гость — Лапоногов. Он уже выпил водки, выпил один, пробормотав: «Ну, будем здоровы» — и теперь, сидя на корточках, потрошит чемодан с подарками. Шевеля губами, сопя, выгребает и кладет на стул нейлоновые блузки, трико, отрез шерстяной, костюмный. Господин Ланг чаевничает в одиночестве, у Абросимовой чай стынет, — отрезы притянули ее, как магнит.

— Мужское, — шепчет она озабоченно, раскидывая рулон. Мужские вещи не ее специальность.

— Мышиный цвет, — наставительно говорит господин Ланг. — Последняя новизна моды.

— Моему бате, — подает голос Лапоногов, — тридцать два года костюм служил. Выходной. Материал — железо. Эмиль Георгиевич, организуйте мне такой! Можете?

— Нет, — Ланг качает грузной лысой головой. — Какой резон? Это не шик.

— Скажите лучше, — не делают у вас. Разучились. На фу-фу все! На сезончик!

Лапоногов держится хозяином. Ланг обязан ему. Лангу требовалась в России родственница, и Лапоногов обеспечил. Абросимова артачилась; он долго уламывал ее, соблазнял барышами. Назваться двоюродной сестрой жены неведомого ей Ланга старуха все же побоялась. Слишком близкое родство! Сошлись на троюродной.