Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана (сборник)

Владимир Николаевич Дружинин

Тропа Селим-хана

ТРОПА СЕЛИМ-ХАНА

Осенью 195… года я гостил в Грузии, у моих друзей-пограничников.

— Эх, приехать бы вам пораньше! — говорили мне. — Тут такое творилось…

Увы, я не был свидетелем памятного поиска. И мне пришлось вооружиться блокнотом, знакомиться с участниками событий.

Сейчас они словно обступили меня. Вот Игорь Тверских со своей собакой Гайкой. Вот братья-близнецы, связисты Весноватко, из которых один — верзила Антон — известен как «старшой», хотя он старше худощавого, веснушчатого Димитрия всего на полчаса. Я вижу черные, чуть насмешливые глаза Лалико, дочери Арсена Давиташвили, знатного чабана. Вижу старожила границы — подполковника Романа Нащокина. Вижу неторопливого, дотошного следователя Вахтанга Ахметели и многих других хороших людей.

Передо мной дергается, закатывает глаза Нияз-Мехмед-оглы, бандит с повадками юродивого. Его я тоже видел и слышал его показания на суде.

С начальниками Нияза, организаторами «Рикошета» мне встречаться не приходилось. Восполнить пробел помогли записки Сайласа Дарси, недавно опубликованные за границей. Я выбрал из них наиболее существенное и перевел. Читатель найдет здесь подлинные отрывки этого примечательного документа.

Собственные имена и географические названия мною частично изменены.

1

— Все ясно, — сказал Сивцов.

Он поглядел на ручей, вздувшийся от недавнего ливня. Нет, дальше идти незачем. От пролома в заграждении собака привела прямо сюда, к водопою.

Часто дыша, она обнюхивала следы. Свет луны упал в лощину, ручей блеснул, как выхваченный из ножен клинок, и на берегу, в вязкой черноте ила, резче обозначились отпечатки острых, раздвоенных копыт.

Сивцов нагнулся, измерил промежутки. Да, все ясно — кабан. Старый, грузный хряк, пудов на десять. Он шел вразвалку, лениво вытаскивая ноги из ила. Тут он стоял и пил из ручья — вон как глубоко вдавились копыта.

— Мяса-то пропадает, товарищ капитан, — вздохнул солдат Тверских, — сила!

Были еще следы — давние, размытые ливнем. Сивцов не раз видел, как сверху, из леса, поясом охватившего гору, двигались к водопою дикие кабаны: мохнатые, клыкастые секачи и гладкие, розово-серые поросята. Страсть охотника Сивцову незнакома, но рука его невольно тянулась к оружию. Жаль, стрелять нельзя: рядом граница.

Солдат притянул к себе собаку за поводок, потрепал по маслянистой холке.

— Гайка, Гаечка, — басовито выпевал он. — Нам бы с тобой отбивную свежую, а?

«Почему именно гайка? — подумалось Сивцову. — Длинная, поджарая, остроухая. Странные клички достаются собакам…» Мысли начальника заставы возвращались в спокойное русло.

— Или шашлыку, — басил Тверских. — Шашлычку из свинины, а? Как ты считаешь, Гайка, а?

Сивцов еще раз оглядел берег у водопоя. Как много на нем кабаньих следов! Нет, идти дальше не имеет смысла. Такие «нарушители», почитай, каждую ночь ходят. Правда, кабаны редко рвут колючую проволоку. Чаще всего раздвигают. Но удивляться нечего — проволоку разъела ржа. Оборванные концы ее стали рябиново-красными. Понятно, она не могла выдержать напора огромного зверя. Там, у проволоки, на каменистом грунте, кабан не оставил явственных следов, но зато потерял клочки своей шерсти. Волоски, жесткие, совсем свежие волоски, повисли на стальных шипах.

— Товарищ капитан, — сказал Тверских, — сколько я ни ел шашлыка, — он развел руками, как бы желая показать количество съеденного, — а такого, как в Тбилиси, нигде нет. Заверяю железно! Там ресторан на горке есть. Ресторанчик — будь здоров!

— Ох, Тверских, — вздохнул Сивцов. — Ох, товарищ Тверских!

— Слушаю вас, — отозвался солдат и повернул к Сивцову широкое, костистое лицо.

— Глупости у вас в голове, вот что. И потом — бросьте вы, наконец, эти словечки — «железно», «классно». Так выражается отсталая часть молодежи, а вы пограничник. Возьмите Тургенева. Как у него…

Пример из Тургенева, однако, не шел на ум капитану, и он замолчал.

— Идите! — закончил он.

Тверских подхватил поводок. Тотчас он и остроухая Гайка исчезли в кустарнике.

Сивцов не спешил. Для порядка он осмотрел кусты, потом еще раз побывал у пролома в ограде и поднялся к заставе. В канцелярии мерцала притушенная керосиновая лампа. Капитан взял трубку телефона: вызвал комендатуру.

— Очередной кабан, — сообщил он.

— Добро, — ответил дежурный. — Спокойной ночи, Леонид Петрович.

Сивцов усмехнулся. Спокойной ночи! Шутит он или всерьез? Коли всерьез, — значит, плохо представляет себе, каково здесь, на заставе, ночами.

Он, Сивцов, не ляжет, пока не проверит наряды. Так уж положено. Участок не маленький, до утра на ногах. Удастся ли поспать потом, неизвестно.

Капитан задул лампу, запахнул плащ, вышел. Тропа взмыла круто вверх, сделалась скользкой, трудной. Черная туча покрыла луну, но капитан шагал уверенно, машинально поднимал ногу над камнем, перескакивал через ямы.

За годы службы на заставе Сивцов приобрел способность «видеть ногами», способность, отличающую старожила границы и всегда восхищающую новичка. Кручи, которые некогда казались неприступными, карнизы, вызывавшие когда-то дрожь и болезненное томление под ложечкой, стали ему привычными.

Он чутьем уловил среди камней солдат, ответил на оклик «Стой!» Еще выше, у кромки снега, встретил дозор. Снег — запоздалый остаток зимы, суровой и долгой — широким языком тянулся от самого гребня горы. Сивцов спросил солдат, не заметили ли они следов на снегу, и, не довольствуясь ответом, сам осмотрел ноздреватую фирновую залежь. Ветер тормошил плащ, от фирна тянуло острым холодком и сыростью. Сивцов поднялся еще выше, на гребень, под самые облака. В ясную пору отсюда на десятки километров открывались каменные волны гор: на юге — чужих, на севере — наших. Сейчас здесь клубилась непроницаемая для глаза сырая муть. Только чувство границы, въевшееся в плоть и кровь, подсказывало, что тут конец советской земли!

Наряды окликали капитана, он выслушивал доклады. Солдаты говорили тихо; обычные слова звучали у них по-особому значительно, а один, совсем еще юный пограничник, опасливо поглядывая в чужую сторону, не докладывал, а заговорщически шептал, и Сивцов не сдержал улыбку.

Он понимал юношу. Очень-очень давно Сивцов сам был новичком.

Все это время поток мыслей, рожденных ночной тревогой, не прекращался. Сивцов испытывал досаду оттого, что нарушитель — всего-навсего очередной кабан. Как раз теперь пригодился бы настоящий нарушитель. Даже очень! Недавно застава прошла проверку. Стреляли средне: мешала плохая погода. Проверявший офицер не брал во внимание того, что заместитель Сивцова целых три месяца проболел. Словом, заставе не повезло. Она хоть и не на последнем месте, но уже не в числе лучших. И Сивцов знает: ничто так не выручает в подобном положении, как задержание нарушителя. Пусть он даже сам напорется на секрет, сам толкнется в руки!