Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана (сборник)
— Смотрите, — сказал он таким тоном, что все разом подались к нему и только Сивцов продолжал стоять поодаль, в ожидании.
Нащокин обернулся к капитану.
— Прошу!
Сивцов взял лупу, направил на проволоку, на ее оборванный конец.
— Вроде, кусачками, — сказал Чулымов.
Сивцова словно ударило. Да, проволоку как будто перерезали. Она проржавела; ее достаточно было чуть-чуть сдавить кусачками и обломить. Только сильное увеличение показывало тоненькую серебристую искорку среза. Были еще разрывы в заграждении, в двух местах, но там обошлось без инструмента.
Капитан не выпускал линзу. Может быть, ошибка? Сейчас он отталкивал от себя тревогу, но напрасно. Проволоку перерезали. Значит, здесь у него прошел враг!
В жизни Сивцова было много боевых тревог, и он любил вспоминать их в кругу товарищей: ведь в поиске, схватке с врагом и заключен смысл службы на границе. Но теперь тревога отзывалась в душе капитана болью вины. Она смотрела на него глазами Нащокина, Чулымова, офицеров штаба.
Вина как бы окружила его, провела черту, мгновенно отдалившую его от всех остальных.
Десять минут спустя на заставе Сивцов, задыхавшийся от быстрого бега, отдавал распоряжения. Послал наряды к самой границе закрыть дорогу врагу, если он кинется обратно. Приказал солдат Тверских снова осмотреть местность — вдруг отыщется еще что-нибудь.
Все переменилось на заставе; Явилось то новое, случавшееся много раз и всегда острое, захватывающее дух, что несет с собой короткое слово «тревога». Тревога помчалась по радио и по проводам в комендатуру, на соседние заставы, в округ. Ничто уже не остановит ее; она нарастает, как ветер. Он, Сивцов, и его застава в самом центре тревоги.
Капитан старался не проявлять суетливости, держаться уверенно, но на всем, что он делал, лежала тень вины. Ведь враг уже далеко!
Он очень далеко. В этом вся беда! Потеряно не меньше одиннадцати часов. Враг проник глубоко в тыл. Путь его неизвестен.
Офицеры собрались в канцелярии. Сивцов сел в углу, у печки, словно не он был здесь командиром. Его кресло занимал Чулымов. У края стола, ближе к Сивцову, Нащокин. Сивцов избегал встречаться с ним взглядом. Он не то чтобы не любил Нащокина, нет, но от успехов бывшего однокашника ему делалось не по себе. Ведь в школе они шли вровень, Сивцов даже лучше успевал по некоторым предметам, а вот поди же! Нащокин уже подполковник, в округе, а он, Сивцов, — как прибыл десять лет назад на заставу, так и не расстается с ней. Чем он хуже Нащокина? Потолковать бы по душам, разобраться… «Зазнался твой Ромка, до него теперь и шапкой не докинешь», — била Полина по самолюбию мужа.
Сивцов сердился, уверял, что Роман Нащокин не из тех, что забывают старых друзей… И все-таки слова жены оставляли след. Появилась обида на Нащокина. Сивцову начинало казаться, что Нащокин и в самом деле не хочет помочь, его не тревожит, что друг служит на самом трудном участке, в горах. Нащокин несправедлив к нему. Да, да! Когда все хвалили заставу, он иронически называл Сивцова «именинником», но в то же время придирался к мелочам, нередко портил настроение.
Сейчас, слушая Чулымова, Сивцов смотрел на Нащокина. Обида не исчезла. Сознание вины захлестнуло ее, и все же она еще жива.
«Нарушители, допустим, их в самом деле было двое, — сдержанно говорил Чулымов, — пересекли границу на стыке застав и скрылись в горах. Они миновали границу до полуночи, когда облака еще закрывали луну, этак между десятью и одиннадцатью. Видимо, они отлично знают местность. Кроме того, им было известно, что кабаны часто тревожат нашу проволоку именно в этом месте. Нарушители обработали след. Шел дождь, и это тоже было для врагов кстати — отпечатков подошв на известняке и собака не отыщет. И эта палка… Концы обрезаны; один запачкан землей, а на другом вмятина и ржавчина. Видимо, проволоку подпирали. Каков дальнейший маршрут нарушителей? К сообщению таксаторов надо отнестись со всей серьезностью. Нарушители, зная местность, могли решиться войти в Месхетские горы. Очевидно, их цель — скрытно достигнуть шоссе, затеряться в большом городе…
Чулымов говорил не спеша, уверенно. Он уже запасся данными о погоде и о многом другом.
— Село Ахат, село Марели… — доносилось до Сивцова. Как на карте, видел он обширный район, ставший зоной тревоги, поиска.
Заговорил Нащокин:
— Что примечательно? Второй год ни одного нарушителя на этом участке. Одни кабаны. Ну и… привыкли здесь к спокойной жизни. Притупилось чувство границы. Так, по-моему, и случилось с тобой, Леонид Петрович.
Сивцов съежился. Зачем он так? Лучше бы на «вы» и по фамилии.
Притупляется чувство границы! Один раз Сивцов уже слышал это от Нащокина. Недавно, после проверки. Тогда Сивцов, огорченный итогами, пожаловался, что не повезло-де заставе; надо, мол, учитывать, что замполит в госпитале… Нащокин сказал с укоризной: «Полно оправдываться. Захвалили тебя, вот в чем суть!» Сивцов обиделся. Не вышло тогда у них разговора по душам.
— А там, — Нащокин показал на юг, — строили определенные расчеты. Весьма возможно! Не беспокоили вас, приберегали для крупного броска.
«Это уже фантазия!» — подумал Сивцов. Его еще в училище называли фантазером. В памяти возник кабинет тактики. Зеленые холмы из папье-маше, проведенные краской дороги. Роман тогда, решая задачу, такого наговорил, что преподаватель поставил ему тройку. Нащокин вообразил то, чего и не было в условиях.
— Факты за себя скажут! — не согласился Сивцов и тут же прикусил язык, сообразив, что допустил нечто, похожее на дерзость.
— Естественно, — спокойно ответил Нащокин.
На том и закончили совещание. Застава гудела. Солдаты быстро осматривали, протирали оружие. Старшина Кондратович выдавал им хлеб и консервы.
Нащокин и Сивцов вместе вышли из канцелярии.
— Я решил прямо к тебе, — сказал подполковник. — Прямо к тебе, — повторил он.
«Рисуется, — подумал Сивцов. — Вот, мол, какой я догадливый. Предвидел, что именно здесь могло быть нарушение».
— Вот ведь в чем суть, Леня. Ночью нигде ни шороха. Ни кабанов, ни вообще… Только у тебя. И, кроме того…
— Кроме того, у меня здесь самое слабое звено. Ты это имел в виду? — задиристо спросил Сивцов.
— Да, у тебя…
— Что ж, благодарю за прямоту…
— Больше ты ничего не хочешь сказать мне, Леня?
К этому вопросу капитан совсем не был готов. Он одернул гимнастерку и ломающимся голосом, немного торжественно произнес:
— Хочу. Я хочу сказать командованию, — он не знал, как в данном случае обратиться к Нащокину, — по имени или официально, по званию. — Хочу заявить командованию, что я в поиске все сделаю, чтобы… Беда по моей вине большая, и я постараюсь исправить…
