Евгений Федоровский - «Штурмфогель» без свастики
— Может, убился? — почему-то шепотом спросил солдат.
— Давай перевернем. Кажется, дышит еще.
— А парашют добрый. Нашим бабам на платье бы…
— Да он пойдет и на военную надобность. Берем?
— Давай.
Солдаты взялись за плечи Пихта.
— Я сам, — проговорил Пихт.
— Живой! Что-то лопочет по-своему! — обрадованно воскликнул солдат.
Пихт поднялся на колени и освободился от ремней парашюта.
— Не балуй, — отскочив и вскидывая винтовку, неожиданно закричал солдат в рыжей старой шинели и подшитых валенках, видимо Семичев. — Хенде хох!
Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум, поглядел на Пихта и удивленно свистнул:
— Плачет…
— От мороза надуло, — сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев. — Он ведь, немец, к зиме непривычный.
Тот, кто обезоружил Пихта, был так мал, что винтовка, перекинутая через плечо, ударяла его прикладом под колено. Лицо у солдатика почернело от холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.
— Первый раз вижу фрица так близко.
— Насмотришься еще, — вздохнул Семичев и дернул винтовкой. — Ну, идем, гей форвертс!
Вдруг издалека донеслись выстрелы. Стреляли беспорядочно и зло. Пихт увидел зарывшийся в снег «фокке-вульф» Вайдемана. Альберт, сильно хромая, бежал в сторону немецких окопов. Значит, уцелел.
Шагов через двести Пихт свернул в лесок. Пахнуло дымом и душноватым солдатским теплом. Он спустился в траншею. У дверей одной из землянок появился солдат с грязным ведром. Видимо, он собирался выбросить сор на помойку. Увидев летчика в серо-голубом немецком комбинезоне, солдат истошно закричал:
— Братцы, глядите! Фрица ведут.
Из землянок выскочили солдаты — кто в нательном белье, кто в гимнастерках без ремня, в шинелях внакидку, а кто и совсем голый до пояса. Гомон вдруг смолк. В настороженной тишине Пихт почувствовал и любопытство, и ненависть, и еще что-то недоброе.
— Длинный, гадюка, — тихо проговорил кто-то.
— А видел, как наших сшибал?! Семичев, видимо гордый поручением привести пленного, сообщал подробности:
— Упал, значит, и лежит, примолк. Думал, мы не заметим.
— А может, треснулся об землю и дух на миг потерял?
— Да нет, мы когда подошли, он забормотал чтой-то по-своему и стал снимать парашют. Дескать, Гитлер капут.
Солдаты засмеялись. Кто-то спросил:
— И куда его теперь?
— А там разберутся.
В командирской землянке было жарко. На раскрасневшейся железной печке подпрыгивал чайник. В темном закутке виднелись нары, но свет падал только на стол, сколоченный из расщепленных и необструганных бревен, да на сердитое лицо старшего лейтенанта в расстегнутой гимнастерке, с перевязанной рукой.
— Товарищ комбат! — крикнул с порога Семичев. — Ваше приказание выполнено, фриц доставлен.
— Встань у двери. — Комбат здоровой левой рукой застегнул воротник и, поднявшись, обошел вокруг Пихта.
— Значит, попался? Ферштеен? Пихт отрицательно замотал головой. Комбат неуклюже достал из кобуры наган и взвел курок.
— К стенке! — закричал он вдруг. — Семичев, ну-ка отойди в сторону.
— Я прошу доставить меня к старшему командиру, — проговорил Пихт.
— Что он говорит? Понял, Семичев?
— Никак нет, товарищ комбат.
— Просит доставить к старшему командиру, — отозвался из темноты с нар глуховатый голос.
Пихт повернулся на голос. С нар сползла шинель и появилось заспанное пожилое лицо. Офицер с капитанской шпалой на петлицах сунул босые ноги в валенки, поискал в кармане очки и нацепил на широкий нос, отчего лицо посуровело, сделалось строже. У капитана на шее лиловел фурункул, и голову он держал, наклонив в сторону, изредка притрагиваясь рукой к больному месту.
— Я для него старший! — куражливо крикнул комбат.
— Ладно, Ларюшин, — остановил его капитан. — Я поговорю с пленным, а то ты сгоряча пустишь его в расход.
На хорошем немецком языке капитан спросил Пихта:
— Какого ранга вам нужен старший?
— Полка или дивизии.
— Они, гады, семью мою под Смоленском… — прошептал комбат и вдруг смолк, всхлипнул носом.
— По какому делу? — спросил капитан, неодобрительно покосившись на Ларюшина.
— Извините, но я вам не могу сказать. Лишь прошу об одном: на нейтральную полосу приземлился новейший истребитель «Фокке-Вульф — 190». Добудьте его любой ценой…
— Ларюшин, позвоните в штаб. — Всем туловищем капитан повернулся к Пихту: — Вы из эскадры асов «Удет»?
— Да.
Комбат крутнул ручку полевого телефона:
— Алло, алло, шестой говорит. Дайте второго… Смирнов, ты?.. Слушай, надо прислать к нам кого-нибудь из отдела разведки дивизии. Пленный немец-летчик просит… Да, важный… Из эскадры «Удет»…
Пихт переступил с ноги на ногу, спросил:
— Вы не можете дать мне чая?
— Что он мелет? — Комбат оглянулся на капитана.
— Чая просит.
— Вот нахал! — удивленно воскликнул комбат и вдруг засуетился, достал откуда-то из-под вороха карт кружку, горсть сухарей, кусок сахару, налил кипятка.
От чая пахнуло нагретой медью и дымком. Жадно Пихт впился зубами в черный сухарь.
— Не кормят вас, что ли? — спросил комбат.
— Видать, проголодался, — ответил капитан.
Через час приехал майор из отдела разведки дивизии, а вечером Пихта доставили на аэродром.
Сопровождающий офицер помог ему снять комбинезон и надеть армейский полушубок, от которого пахло по-домашнему теплой овчиной и кожей. Вместо шлема Пихт надел шапку. Из ящиков офицер соорудил нечто вроде сидений. В кабине витал стойкий запах ржаных сухарей, стылого металла, оружейного масла.
— Не замерзнем, наверное. — Офицер с сомнением потрогал заиндевевшие стенки фюзеляжа.
Взревели моторы, погрохотали, то сбавляя газ, то прибавляя. «Дуглас» наконец качнулся и начал разбег.
— У вас есть папиросы? — спросил Пихт.
— Пожалуйста. — Офицер щелкнул портсигаром.
От крепкого дыма Пихт закашлялся. Настоящий, русский табак вошел в легкие и закружил голову.
В иллюминаторе плясали близкие зимние звезды. Убаюкивающе гудели моторы. Пихт привалился спиной к переборке кабины, попытался задремать, но не смог. От волнения дрожали руки и сильнее билось сердце.
Офицер открыл дверцу кабины летчиков и попросил радиста включить приемник. Стихийно-могучую «Песню темного леса» Бородина услышал Пихт. Он судорожно глотнул. Снова, как и в первый раз, на глаза набежала слеза. «Нервы», — подумал Пихт и отвернулся, испугавшись, что офицер заметит слезы. Неожиданно музыка оборвалась и донесся бой кремлевских курантов. Часы били полночь.
