Юрий Тарский - Искатель. 1968. Выпуск №1
Я не был особенно разочарован, я ждал, что кончится именно так. Интуиция подсказывала мне, что они не найдут ничего инкриминирующего. Ведь там же не было сундука.
Он вошел, держа в объятиях огромный пакет из коричневой бумаги. Я внимательно следил за тем, не обнаружит ли он, что в его отсутствие кто-то там побывал. Видимо, он так ничего и не заметил.
Остаток ночи он провел дома. Иногда он прикладывался к бутылке: я видел, как, сидя у окна, он время от времени подносил ко рту руку, впрочем, не так уж часто Он, видно, хорошо владел собой — теперь-то ему дышалось легче, когда там уже не было сундука.
Наблюдая за ним сквозь ночной мрак, я продолжал размышлять: «Почему он не уходит? Если мое предположение правильно — а в этом я не сомневался, — почему, совершив это, он не трогается с места?..» На этот вопрос ответить было нетрудно: потому что он еще не знает, что за ним следят. Он считает, что ему незачем торопиться. Исчезнуть сразу же после нее гораздо опаснее, чем пробыть там еще какое-то время.
Ночь тянулась бесконечно. Я ждал звонка от Война. Он позвонил позже, чем я рассчитывал. Я в темноте снял трубку. Как раз в этот момент Торвальд собирался лечь спать. Покинув то место в кухне, где он до этого сидел и пил, он выключил свет. Зажег свет в гостиной. Потом принялся вытаскивать из брюк край рубашки. В ухе у меня раздавался голос Война, а глаза мои ни на секунду не упускали из виду того, другого. Расположение сил по треугольнику.
— Алло, Джефф! Послушай, полная неудача. Мы обыскали квартиру, когда он выходил…
Я чуть было не сказал «знаю, я ведь это видел», но вовремя прикусил язык.
— …и ровным счетом ничего не нашли. Но… — он остановился, как бы собираясь сообщить что-то важное. Я с нетерпением ждал, что он скажет.
— Внизу, в его почтовом ящике мы нашли открытку. Выудили ее через прорезь согнутой булавкой…
— И?
— И оказалось, что это открытка от его жены, посланная только вчера с какой-то фермы. Сейчас прочту тебе копию: «Доехала прекрасно. Чувствую себя немного лучше. Целую. Анна».
Я сказал едва слышно, но с прежним упрямством:
— По твоим словам, она написана только вчера. Чем ты это докажешь? Какая дата на штемпеле?
Он возмущенно крякнул. В мои адрес, а не по поводу открытки:
— Штемпель смазан. Намок с краю, и чернила расплылись.
— Смазан полностью?
— Только год и число, — признал он. — Час и месяц видны отчетливо. Август. И восемь тридцать вечера, когда она была отправлена.
На сей раз возмущенно крякнул я.
— Август, восемь тридцать вечера — 1937, 1939 или 1942 года. И ты ничем не можешь доказать, как она попала в этот почтовый ящик — из сумки почтальона или из недр письменного стола!
— Кончай это, Джефф, — сказал он. — Ты уже зарвался.
Не знаю, что бы я на это ответил, если бы в тот момент мои глаза не были прикованы к окнам гостиной Торвальда. Пусть я в этом и не признался, почтовая открытка все-таки ошеломила меня. Но я смотрел туда. Как только он снял рубашку, там погас свет. Но он не зажегся в спальне. Где-то внизу, как бы на уровне кресла или дивана, вспыхнула спичка. В спальне стояли две незанятые кровати, а он все-таки остался в другой комнате.
— Войн, — звонким голосом произнес я, — плевать я хотел на твои открытки с того света. Я еще раз заявляю, что этот человек прикончил свою жену! Проследи сундук, который он отправил. А когда доберешься;э него — открой. Я уверен, что ты найдешь ее там!
И я повесил трубку, не дожидаясь, пока он сообщит, что он намерен делать дальше. Он не стал тут же перезванивать, и я заподозрил, что, несмотря на свой скептицизм, он все-таки на-мотаА мои слова на ус.
Я провел у окна всю ночь, точно часовой, охраняющий приговоренного к смерти. После первой вспышки спичка загоралась еще дважды, примерно с получасовым интервалом. И все. Возможно, он заснул. А может, и нет. Мне необходимо было немного поспать самому. И в пламенеющем зареве восходящего солнца я, наконец, сдался. Все свои дела он провернул бы под покровом тьмы, не дожидаясь дневного света. В ближайшие несколько часов вряд ли произойдет что-нибудь новое. Да и что ему нужно было делать? Ничего, только затаиться и ждать, пока само собой не пролетит спасительное время.
Когда Сэм разбудил меня, мне показалось, что я спал всего лишь пять минут, однако уже был полдень. Я раздраженно заворчал:
— Ты что, разве не заметил моей записки? Ведь я специально приколол ее на виду, чтобы ты дал мне выспаться.
— Заметить-то заметил, но тут пришел ваш старый приятель инспектор Войн. И я подумал, что вам…
На этот раз Войн явился собственной персоной. Он вошел в комнату вслед за Сэмом без приглашения и без особой сердечности в выражении лица.
Чтобы избавиться от Сэма, я сказал:
— Ступай разбей там на сковородку парочку яиц.
— Джефф, куда ты гнешь, вешая на меня такое дело? — возбужденным металлическим голосом начал Войн. — Я оказался по твоей милости в дурацком положении, рассылая во все стороны своих людей в погоне за какой-то химерой. Спасибо, что я не завяз в этом еще больше — не арестовал того парня и не притянул его к допросу.
— Ах так, значит, ты считаешь, что этого не нужно? — сухо спросил я.
Взгляд, которым он смерил меня, был достаточно красноречив.
— Тебе хорошо известно, что в отделе я не один. Там есть люди повыше меня, перед которыми я отчитываюсь в своих действиях. Красиво это выглядит, когда я за счет отдела на полдня посылаю одного из своих ребят прокатиться на поезде на какой-то забытый богом полустанок…
— Значит, вы нашли сундук?
— Мы выследили его через транспортную контору, — твердым, как скала, голосом ответил он.
— И открыли?
— Мы сделали больше. Мы связались с несколькими расположенными поблизости фермами, и миссис Торвальд приехала на станцию с одной из них и открыла сундук сама, своим собственным ключом!
Мало кто удостаивался от своего старого друга такого взгляда, какой выпал сейчас на мою долю. Уже у двери, прямой, как винтовочный ствол, он произнес:
— Забудем об этом, хорошо? Так будет лучше для нас обоих. Ты не в себе, а я несколько издержал свои карманные деньги, время и терпение. Если ты когда-нибудь захочешь мне позвонить, с удовольствием дам тебе мой домашний телефон.
И за ним — трррах! — захлопнулась дверь.
После его столь стремительного ухода мой онемевший рассудок минут десять пребывал как бы в тисках смирительной рубашки.
Потом он стал судорожно высвобождаться. Провались она пропадом, эта полиция! Пусть я не могу доказать это им, зато я как-нибудь сумею доказать это самому себе. Или я прав, или я ошибаюсь. Оружие он припас против них. А я нападу на него с тыла.
