Гоп-стоп, битте! - Хлусевич Георгий
Он попытался вспомнить, что было за детским стадионом. Проклятие! Через сто метров от стадиона он своими глазами видел густой кустарник. Тот самый, который, по теории князя Мышкина, вырастает на месте пепелища.
Допил бокал, потом другой. Зациклился на греческих названиях блюд: лаханодолмадес, мелидзаносалат, сломал язык на каламаракии йемисте.
Надоело.
Пил, заедал жирной фетой, накалывал на шпажку крупные зеленые оливки — зиры не пожалели, а с ней вкусней маринад. Сменил вино на анисовую водку узо и взбодрился, повеселел, заговорил сам с собой, как это бывает при легком переборе в отсутствие собутыльников: «Мало накостылял Гельмуту, надо было больше, хотя… Это ее интрига. Сто процентов ее. А рыжий тут ни при чем. А пусть не лезет… Большой вырос? Укоротить надо… Сто метров не дошел. А офицер британских войск полярный путешественник Роберт Скотт не дошел до продовольственного склада базового лагеря восемнадцать километров. Не дошел и погиб. А он всего сто метров, но живой… Деда жалко. Надо будет ему фильм с Еленой Петушковой прокрутить. Обязательно надо. А князю Мышкину — книгу про лошадей выслать. Обещал — сделай. Или не обещай».
Снял с полки тяжеленный фолиант Die schöne Welt der Pferde — «Прекрасный мир лошадей». Покачал на ладонях, пытаясь определить вес.
«Килограмма три будет. Четыреста классных цветных иллюстраций. Максимально большой формат. А кто составители! Какие имена! Олимпийские чемпионы: Альвин Шокемеле, Гюнтер Винклер, Фриц Тигеман… А это кто? Этого не знаю. Этого тоже. Вот значительный лик — Ульрих Шрамм. Светлые волосы. Обветренное лицо. Глубокие носогубные складки много пережившего человека. Прямой взгляд. Ну, и что про него пишут? Окончил Дрезденскую академию. Кавалерист. Войну провел в седле. После проявил себя как талантливый художник и иллюстратор. Рисует и фотографирует только лошадей. Помешан на конном спорте… Надо выпить за кавалериста. Честное лицо. У всех составителей — честные немецкие лица. Хитрожопости нет. Как и в лошадях».
Закрыл фолиант. Погладил любовно: «Дед подарил. Но можно ли передаривать дареное? Нельзя! Но ведь князь не чужой. Все на свете, кроме Любы и деда, чужие, а князь не чужой. Завтра же вышлю. А деду привезу его Елену Прекрасную верхом на Пепле вороном. Увидит дед свою симпатию и просветлеет умом, как пить дать просветлеет. Он же просветлел, когда ему Матильда Степановна деликатную эротику Агнивцева читала. Гениальная была задумка. Какая женщина пропала! Жалко ее. А себя не жалко? А Любочку не жалко? А ребенка, что под сердцем у нее, не жалко? Девочка моя сибирская золотая, реснички как опахало! Любовь моя!»
А какую песню чудную она ему перед отъездом спела. Дай бог памяти. «Нет, мой милый, никуда я не уеду. Шум проспектов и меня зовет и манит…»
Дальше он забыл, но последнюю строчку вспомнил. Вспомнил, а пропеть не смог.
Невыразимо печален бывает русский мотив. Невыразимо. Как плач. Как прощание. Как колокольный звон по умершему.
Сдавило под кадыком. Прошептал сквозь слезу: «Или сердце разорвется на кусо-о-чки…»
* * *Он сдал бумаги для восстановления паспорта, залег на диван и стал ждать.
В России каждый день был насыщен событиями. Не всегда приятными. В Германии имелся хорошо организованный быт, но ничего не происходило. После разборки с Гельмутом наступила тишь, похожая на забытье.
Безделье навевало тоску.
Облом с наследством понижал настроение до уровня фрустрации. Злобные мечты о призрачной возможности реванша могли каким-то образом скрасить разочарование в жизни. Конечно, могли. Еще как могли. Так приятно чувствовать себя подло обманутым — и мстить, мстить, мстить! Мысленно, разумеется.
Но культивировать ненависть к Матильде означало бить рикошетом по собственному деду за его простодырость. Чем-то гаденьким и в высшей степени непорядочным попахивали диванные мыслишки. Дед не заслужил порицания, дед заслужил участия.
А самым интересным в ситуации было то, что он не испытывал по отношению к Матильде не только ненависти, но даже неприязни. И не потому, вернее, не только потому, что неотразимая прелесть чешской интриганки обезоруживала и усмиряла. Дед любил Матильду, и он не имел права судить ни ее, ни его.
…
Нужно было восстановить кредитную карту. Позарез.
Нужно было, но не восстановил. Испугался. Не буди лихо, пока оно тихо. Молчат по поводу неплатежа за коммуналку, ну и пусть до конца года молчат. Русское «авось» не гарантировало удачу, но и не гасило слабенький лучик надежды. Авось пронесет.
С коммуналкой пока проносило, но покусилось на сбережения с другой стороны. Ударило, как всегда в таких случаях, неожиданно.
Соседка поливала цветы. «Ой, Михаэль, я даже свои столько не поливала. Боялась, что завянут. Как бы я тебе в глаза потом смотрела?»
Соседка не читала афоризмы Талейрана, а зря. Князь Боневетский, первый в истории Франции премьер-министр Талейран Шарль Морис, не случайно изрек: «Поменьше рвения!» Она вливала в кадки ведрами, но слабо топила и не проветривала дом. Стеснялась без хозяина подниматься на второй этаж. «Как я могла зайти в спальню к одинокому мужчине?»
Темные полосы и разводы на обоях не раздражали. Раздражал гнилостный запашок.
Пришел мастер и выставил зловещий, как чума, диагноз: «Черная плесень». «Все обои содрать, обработать стены антисептиком, просушить и поклеить новые». Составил смету. Труд в Германии дорогой. Ремонт грозил банкротством. Перспектива разорения рождала мысль о предзакатной выпивке.
Нет. Пьянство — это не выход. Нужно что-нибудь почитать и уснуть трезвым. А утро вечера мудреней.
Лежал на диване. Листал мамины книги. Мама увлекалась эзотерикой.
Открыл «Фэншуй для денежной удачи»: «Количество воды на картине не должно быть слишком большим. Избыток может принести больший вред, чем недостаток. Располагая на стене картину с изображением Ниагарского водопада, вы рискуете тем, что стихия смоет то, что у вас есть».
Послюнил палец. Перевернул страницу: «Ни в коем случае не вешайте напротив входной двери зеркало. Удача, войдя в квартиру, будет сразу же отражаться и уходить туда, откуда пришла».
Хорошо бы швырнуть эту ахинею в угол. Но нельзя, мамина. А хотелось.
Прочитал оглавление: «Эзотерика — это скрытые и тайные знания, собираемые разными народами на протяжении веков».
«А фэншуй, — бунтарский дух князя Мышкина незримо витал в воздухе и настраивал на ядовитость, — а фэншуй — это хаотичный набор китайских суеверий и предрассудков, при помощи которых предприимчивые жулики выманивают бабки у идиотов и простаков! Если для обогащения достаточно всего лишь правильно расставить мебель, почему же в таком случае семьсот миллионов китайцев живут за чертой бедности?»
Протянул руку и взял зодиакальный гороскоп.
Контраргумент зодиакальщиков был увесист, как булыжник, и убедителен, как вещдок. «На шесть миллиардов человек — двенадцать знаков Зодиака. На каждый приходится пятьсот миллионов. Ну и что? У всех одинаковые характеры, судьбы и прогнозы? Вот что там пишут про Львов? Просто интересно. Каков мой прогноз на этот месяц?»
Прогнозов не было. Характеры были, а прогнозы отсутствовали.
Включил телевизор. Специальный астрологический канал.
Ну, конечно, он так и знал, это же надо такое придумать: «Львы! Внимательно следите за своими финансовыми делами…»
Дальше слушать не стал. Он знал свои финансовые дела лучше всех остальных Львов на свете. Счет, выставленный за ремонт дома, облегчил слежение за собственными финансами до минимума.
…
Утром отослал обещанный фолиант князю Мышкину.
Обратно шел мимо банка, стараясь не смотреть на окна. Казалось, взгляни он пристальнее сквозь чисто вымытое стекло, и выскочит строгий клерк с гневно указующим перстом.
Немцу не стыдно быть бедным. Настоящему немцу позорно быть должником. Нужно не ждать конца года, когда пришлют разорительный «дружеский привет», а сегодня же пойти, выяснить свое финансовое положение, рассчитаться по возможности, а потом… потом обдумать варианты дальнейшего существования.
