Виктор Смирнов - Приключения 1964
С испуганным воплем спрыгнул с помоста Назаров и бросился в сторону.
В мозгу Гриши вспыхнула страшная картина: бадья с размаху врезается в полок крепильщиков, ломает его, и… вместе с обломками досок вниз, на каменные глыбы, перевертываясь и нелепо раскинув руки и ноги, падают люди…
Казалось, непроизвольно (он и сам потом не мог вспомнить, как это произошло) Гриша взметнулся, на край помоста, каблуки его уперлись в обрез досок, руки в брезентовых рукавицах протянулись вперед и схватили бегущий вниз трос. Тело откинулось назад, повисая над площадкой, колени стали быстро разгибаться, всей силой отталкивая туловище и руки с зажатым в них тросом в сторону от люка.
Трос жёг брезент рукавиц, но всё ближе и ближе подходил к краю люка. Вот он коснулся его, зашипел, обдирая кромку доски, перегнулся, заскользил по доскам помоста, пачкая их смазкой… Движение его начало понемногу замедляться.
Григорий, напряженный как струна, вытянувшись во весь рост, уже висел над площадкой в горизонтальном положении. Верхняя часть туловища, как рычаг, медленно опускалась к земле, прижимая, трос к доскам помоста.
Вот плечи и голова коснулись земли, трос перегнулся через обрез помоста, прополз несколько десятков сантиметров и остановился.
Всё это произошло почти мгновенно. Григорий повернул вздувшееся от натуги лицо и увидел в нескольких метрах от себя Назарова, застывшего в нелепо-напряженной позе.
— Иди сюда! Быстро! — резко скомандовал Григорий.
Назаров очнулся, подбежал и вцепился в трос.
— К вороту! — прохрипел Григорий. — Наматывай трос.
Но Назаров будто пристыл к канату, он лишь испуганно смотрел на Гришу и бормотал:
— Не удержишь один, не удержишь…
— К вороту! — бешено крикнул Григорий, чувствуя, что руки слабеют.
Назаров прыгнул к вороту, схватил за рукоять и начал наматывать трос. Григорий, опять напрягаясь до предела, начал медленно сгибаться, подниматься с земли, понемногу отпуская трос. Нужно было настолько ослабить рывок бадьи, когда трос будет опущен, чтобы не вырвало у Назарова рукоять. Рывок! Всё в порядке!
Они медленно опустили бадью на полок крепильщиков и ушли под скалу. Гриша повалился на свою доску. Лицо его побледнело, и тело начало подрагивать от нервного озноба.
Назаров, рассыпая трясущимися пальцами махорку, закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, робко и ласково сказал:
— Может, покуришь, Гриша? Помогает…
Гриша отрицательно потряс головой и скоро успокоился. Дрожь прошла, только лицо оставалось бледным.
— Руки жжет, — сказал он и, сбросив рукавицы, посмотрел на ладони. На краях их вздулись большие, как пятаки, волдыри.
Назаров остервенело курил. Бросив одну папироску, завернул другую, поерзал на камне и смущенно заговорил:
— Ты, Гриша, того… прости старого дурня… Ведь попадись в тросе оборванные нитки, — он закрыл глаза и вздрогнул, — тебя бы… как щепку!..
— Ладно, Михаил Андреевич, не расстраивайся. Сердце-то у тебя неплохое. Это пережиток виноват. Засел в тебе и держит, а? — Гриша лукаво прищурил глаза.
Назаров долго не отвечал. Вторая папироса уже жгла губы. Он выплюнул окурок и торопливо начал вертеть третью. Потом тихо произнес:
— Он теперь, кажись… пережиток-то, из меня с перепугу выпрыгнул…
Глубоко затянувшись ещё несколько раз, Назаров задумчиво добавил:
— Захочет, поди, возвернуться обратно… Ну, да это мы ещё поглядим, чья возьмёт.
Георгий Кубанский
Дороже жизни
Трудно уловить, когда тусклая полярная ночь переходит в такой же тусклый рассвет. Медленно полыхает северное сияние, выделяя из предрассветной мглы припорошенные снегом вершины скал, расселины с пробивающимися из них мелкими корявыми березками. А поблекнет на небе светящаяся гигантская спираль, и тяжкая белесая муть окружит человека плотно, со всех сторон. И тогда Мохов и Левенец особенно ощущали свое одиночество в стылой пустыне, где на десятки километров нет иного жилья, кроме заставы; куда не заходит даже привычный к белому безмолвию пастух со своим стадом — даже неприхотливому северному оленю нечем поживиться на промерзшем камне. И только постоянная спутница пограничников чепрачная овчарка Муха уверенно находила путь для своих хозяев.
На рассвете порывистый восточный ветер усилился. Настойчиво дул он сбоку, поднимая поземку и швыряя в лица солдат сухим колким снегом. Ничего. Ещё час с небольшим, и они будут дома, как Мохов любовно называл заставу. Да чем застава не дом? Тепло. Есть чем заняться…
Плохо, если пограничник отвлекается от службы думами о постороннем. А мысли о тепле, отдыхе назойливы, не отделаться от них, хоть и понимает солдат, что внимание его должно быть постоянно обращено в светлеющую рассветную даль.
Мохов шел широким шагом опытного лыжника. Сибиряк, выросший в тайге, он с детства привык к лыжам. Для него они были привычным средством передвижения. Трудно приходилось с таким напарником южанину Левенцу, хоть и шёл он по проторенной товарищем лыжне. Никак не мог Левенец привыкнуть к суровому заполярному краю. Всё здесь было для него чуждо: беспорядочное нагромождение скал, камней и мелкого леса, и кипящие даже в крепкий мороз речки, и прозрачные светлые озера, в которых не искупаешься даже в разгар лета. Но особенно ощущал он непривычность здешних мест сейчас, в апреле. На родной Полтавщине земля парит, а тут снега и снега да обжигающий лицо морозный ветер…
Мысли пограничников оборвались неожиданно и резко. Мохов с ходу сделал полукруг и остановился у лыжного следа.
Муха обнюхивала чужую лыжню внимательно и так осторожно, будто это было живое злое существо. Потом овчарка подняла умную узкую морду и еле слышно заворчала, посматривая на Мохова. Запах был незнакомый.
— След ещё тепленький, — еле ворочая застывшими на ветру губами, сказал Мохов напарнику и зорко осмотрелся. — Пошли.
Они двинулись за нетерпеливо тянувшей Мухой.
Мохов ускорил шаг и скоро перешел на бег. Маленький Левенец еле поспевал за ним. Хотелось вытереть набегающий на глаза пот, поправить шапку, но он боялся сбить дыхание, потерять размеренный и быстрый ритм движения.
Бежавшая впереди Муха остановилась.
Несколько отставший Левенец увидел, что и Мохов что-то заметил в просветах между приземистыми редкими елочками и, сильно отталкиваясь палками, подбежал к напарнику.
Чужая лыжня виляла в редкой хвойной поросли, потом круто повернула к небольшому озеру — длинному и узкому, похожему формой на веретено. Идти по льду, покрытому примятым бешеными полярными ветрами плотным настом, стало легче.
