Артур Дойл - Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса [сборник]

Позвольте кратко описать наших офицеров. Они с той же легкостью относились к десяти заповедям, с какой прошли сквозь кинжальный огонь пушек под Кассассином. Как люди военные, они посылали на смерть других и убивали сами, попирая тем самым заповедь «не убий». Но гораздо выше полузабытых библейских наставлений стоял неписаный кодекс чести. Соблюдался он строго и неукоснительно, и горе тому, кто осмеливался пренебречь им. Все долги, касавшиеся проигрыша в карты или по пари, должны были выплачиваться незамедлительно. Все строго придерживались этого правила. Но превыше всего стояло джентльменское понятие о честной игре. Эти на первый взгляд простые этические правила способствовали поддержанию дисциплины и порядка куда больше, нежели уставы и уложения.

Если для молодых офицеров кто-то и мог служить воплощением идеального солдата и примером для подражания, так это майор Эррингтон. Он был старше полковника и за свою долгую службу успел дважды побывать военным корреспондентом и даже военным атташе. За это время он получил ранения из «бердана» и «манлихера», которые были куда страшнее индийских «джезалей» или египетских «ремингтонов». Все мы прошли Египетскую и Суданскую кампании, но когда после ужина он частенько начинал предаваться воспоминаниям вроде «помню, как только генерал Гурко пересек Балканские горы» или «ехал я рядом с принцем Фридрихом Карлом Прусским за пару дней до битвы при Гравелоте…», то мы всякий раз чувствовали себя пигмеями по сравнению с ним. Ведь нам оставалось похвастаться лишь плененными африканцами и пуштунами, и мы всей душой жаждали заменить все Министерство иностранных дел комитетом из младших офицеров драгунского полка, дабы Британия проводила более энергичную внешнюю политику.

При всем этом наш старый служака оставался скромным, тактичным и отзывчивым человеком. Это было его единственным недостатком как командира. Он храбро сражался, очень многих превосходя своей доблестью, однако не проявлял строгости и суровости по отношению к подчиненным. Каким бы тяжким ни был проступок представшего перед ним нарушителя устава и как бы грозно и решительно наш майор ни хмурил брови, глаза его лучились такой теплотой и добротой, что даже пьяный дезертир чувствовал, что перед ним не разъяренный начальник, а, скорее, старший брат или отец. Будучи самым богатым человеком в полку и обладая немалым состоянием, майор, тем не менее, жил очень скромно. Кое-кто называл его скрягой, но большинство из нас считало это еще одним проявлением его глубокого такта, поскольку он опасался, что, живя на широкую ногу, он невольно заставил бы других почувствовать себя бедняками. Неудивительно, что он сделался самым популярным в полку человеком. Мы, молоденькие лейтенанты, буквально боготворили его, и именно к нему мы шли со своими размолвками, мелкими ссорами и прочими недоразумениями в надежде получить ненавязчивый мудрый совет для их разрешения. Он терпеливо выслушивал нас, сидя в кресле и задумчиво глядя в потолок, покуривая свою манильскую сигару, и потом коротко изрекал нечто вроде «Я считаю, что вам следует взять свои слова обратно и извиниться, Джонс» или «В сложившихся обстоятельствах ваше поведение вполне оправданно, Холл». Мы всегда следовали его наставлениям, и всякий раз дела решались ко всеобщему удовлетворению. Если бы нам сказали, что все полковые лошади захромали одновременно или что капеллан пригласил на чай старшину, известного безбожника, мы бы удивились куда меньше, чем если бы до нас дошел слух о том, что майор Эррингтон замешан в чем-то постыдном и бесчестном.

Хью Гамильтон. Портрет офицера

Все произошло следующим образом. Начну с того, что наш полковник был прирожденным игроком. Скачки, карты, кости — все равно, главное — азарт. Выигрывал ли он или проигрывал, держал ли пари за или против, но играл он всегда. Все шло хорошо, пока он ставил по шиллингу за очко и по полкроны за роббер в висте, даже когда по мелочи залезал в полковую казну. Но когда он подписался на акции одной американской железнодорожной компании и вложил все свои средства в семипроцентные облигации, продававшиеся по шестьдесят два фунта за штуку, он ввязался в игру, где выигрывает только банк, а маклер сидит близ Уолл-стрита. Было бесполезно убеждать старика в том, что по сравнению с этим «предприятием» рулетка в Монте-Карло — надежнейший способ умножить семейные сбережения. Он упрямо стоял на своем, пока не случилось неизбежное. На железную дорогу наложил лапу какой-то магнат, в конечном итоге выкупивший ее, а наш полковник едва не оказался в суде по делам о несостоятельности. Неделю за неделей он ждал повестки о вызове и подаче документов. Он, разумеется, хранил гробовое молчание, ибо распространяться о своих неудачах ему не позволяла гордость, но по утрам его глаза как-то странно слезились, да и мундир сидел на нем совсем не так щеголевато, как раньше. Мы, конечно, все очень сочувствовали нашему бедняге-командиру, но еще больше мы жалели его дочь Виолетту. Мы все поголовно были влюблены в Виолетту Лоуэлл, так что ее горе стало общим несчастьем нашего полка. Она была не то чтобы красавица, но вся такая светлая, яркая и веселая, словно сама весна, очень добрая, милая и приветливая — словом, для нас она представляла собой идеал женщины. Она принадлежала к такому типу девушек, после знакомства с которыми как-то уже не думаешь, симпатичные они или нет. Знаешь одно — тебе приятно быть с ней рядом, видеть ее счастливое лицо, слышать ее голос. И ты понимаешь, что само ее присутствие делает жизнь веселей и прекрасней. Именно так все мы относились к Виолетте — от старого вояки майора Эррингтона до только что прибывшего молоденького лейтенанта, чей еще ни разу не открытый бритвенный прибор красовался на его туалетном столике. Когда ее милое личико омрачилось из-за финансовых неудач отца, мы все тоже погрустнели и пребывали в мрачном расположении духа, из которого нас не могли вывести даже роскошные обеды в ресторане «Дойц и Гульдерман».

Больше всего эта история с акциями потрясла майора. По-моему, он воспринял все происшедшее куда острее, чем сам полковник, поскольку именно он приложил все силы и использовал всю свою логику и красноречие, чтобы убедить командира не покупать эти проклятые облигации. Они с полковником дружили с незапамятных времен, и майор лучше других знал, что позор банкротства явится для старика смертельным ударом. Но куда больше его заботила дочь нашего командира. Никто из нас не знал, насколько далеко простирались его забота и нежное к ней отношение, поскольку майор слыл замкнутым и немногословным человеком и, как истый англичанин, скрывал свои чувства так тщательно, словно это были ужасные пороки. И все же, несмотря на все его усилия, нам удалось приподнять завесу, скрывавшую его сердечные тайны, — стоило лишь внимательно проследить за взглядом его серых глаз, чтобы убедиться, что ему очень нравится наша Виолетта.