Андрей Кокотюха - Червоный
— Ну?
— Гну, — автоматически ответил Шарик. — Тайга интересуется, достойно ли вы тут похороните наших товарищей.
— Закопаем как положено, — в тон ему ответил я.
— Это были достойные люди, — гнул свое Шарик.
— Были, — согласился я. — Только отдельных ям для вашего брата начальством не предусмотрено.
— С этим разберемся. — Шарик снова настороженно огляделся. — Для сук отдельное место готовится, правильно?
Кажется, я упоминал уже о них…
«Суками» в лагерях называли уголовников, преимущественно воров, которые нарушили законы уголовного мира. Даже теперь я не очень хорошо в них разбираюсь. Тем более что эти законы корректируются — незначительно, но все-таки. А тогда, после войны, главным определением «суки» было его согласие работать на советскую власть. Например, когда осужденные за уголовные преступления соглашались идти на фронт.
«Ссученные» — так на языке воров окрестили за предательские действия ренегатов преступного мира. С ними мне довелось послужить в штрафном батальоне: пока меня не отдали под трибунал за драку с офицером особого отдела НКВД. Благодаря этому я и другие фронтовики, даже понимая всю условность ситуации, поначалу готовы были воспринимать «ссученных» преступников как товарищей по оружию. Ну а уголовники, верные традициям, которые воевать с оружием в руках за родину и за Сталина не пошли, объявили сукам войну не на жизнь, а на смерть. Этого требовали их неписаные законы. И «ссученные» это прекрасно знали. Потому и приготовились защищаться.
В том, что рано или поздно воры и суки встретятся, сомневаться не приходилось. Служба в штрафбате предусматривала: свою вину перед властью преступник смоет кровью в бою. С первым тяжелым ранением боец-штрафник получал возможность погасить все свои судимости досрочно. Можно и не ловить пули, а прослужить, то есть продержаться в штрафбате три месяца, и, если за это время бойца не убили, судимости с него также снимали, а его самого переводили в обычную общевойсковую часть, где он воевал дальше, даже зарабатывал награды.
Вот только ни одна медаль еще не перевоспитала профессиональных преступников. После войны подавляющее большинство «ссученных» вернулись к привычному образу жизни: никакого другого применения на воле вчерашние воры, разбойники, грабители и бандиты просто не находили. Соответственно, рано или поздно они попадались, по приговору суда шли по этапу, а в лагерях предателей ждали верные уголовным законам воры, чтобы исполнить свой, воровской приговор. Он всегда означал смерть сукам.
Покаяться и тем самым сохранить жизнь не получалось. Даже советские суды присуждали расстрел врагам народа, хотя их покаянные заявления занимали по нескольку листов, а речи отличались пламенной чистосердечностью. Поэтому у «ссученных» было два выхода: драться на смерть, как в последний раз, и побеждать силу силой, а массу массой, или заручиться поддержкой лагерной администрации. То есть изменять законам дальше, сотрудничая с властью.
Три десятка лет прошло. Можете поверить моему опыту: суки всегда сотрудничают с властью. А власть — только с суками. В этой стране менялось многое — только эта форма сотрудничества осталась без изменений. Знаете, что хуже всего? Жизнь будет продолжаться; наверное, сменится власть. Но это, к сожалению, не изменится: с властью будут сотрудничать только суки … Ну, это так, сугубо мои выводы…
Так вот, когда уголовники грызлись между собой, ни на кого не обращая внимания, война воров и сук оставалась их личным делом. Так что начальство одинаково наказывало за нарушения обе враждующие стороны. Но если суки шли на сотрудничество с лагерной администрацией, они получали союзника. Фактически советская власть вербовала в свои ряды убийц и бандитов, чтобы те забирали себе власть в лагерях и контролировали внутреннюю ситуацию. Заодно выполняя отдельные, часто негласные распоряжения администрации.
У нашей зоны пока что был статус «воровской». То есть заправляли заключенными уголовники, которыми руководил Коля Тайга. Видимо, майор Абрамов был намерен переломить ситуацию: несколько последних этапов по большей части состояли из сук, и взаимная травля происходила сознательно, по его плану. Однако Коля Тайга еще чувствовал за собой силу, и наш лагерь не «краснел», оставаясь «черным»,[21]то есть воровским.
Все эти внутренние противоречия уголовников нас, политических, не касались, ведь мы жили обособленно от основного лагеря. А остальные доходяги, сидевшие по бытовым статьям, во время кровавых стычек между заключенными старались держаться как можно дальше, даже забивались под нары, чтобы пересидеть очередную бурю. Хотя не слишком прыткие могли-таки попасть под горячую руку бойцам из обоих лагерей: махая ножами и заточенными металлическими пиками, ни воры, ни суки не разбирали в темноте барака, кто свой, а кто случайный.
Накануне на «воровской» барак после небольшого перерыва напала сучья команда. Застать врасплох противника им не удалось, людей Тайги предупредили в последний момент. Стычка получилась короткой, но с обеих сторон все же были жертвы. В частности, зарезали Ботву, известного в воровских кругах рецидивиста, старого товарища Коли еще с довоенных времен.
— Правильно, — повторил я после паузы.
Тем самым не вдаваясь в подробности, а только подтвердив: троих воров, включая Ботву, похоронят в общей могиле, а двоих сук, по распоряжению майора Абрамова, — рядом, отдельно.
Некая, если можно так сказать, дискриминация мертвых во время «сучьей войны», только начинавшейся в то время, для начальника нашего лагеря была привычным явлением. Тогда мне даже казалось, что майор хотел, чтобы воры и суки просто уничтожили друг друга, и тогда круглосуточная жизнь зоны окажется под его личным контролем. И, между прочим, довольно скоро после событий, к которым мы уже подходим вплотную, я убедился в правоте своих предположений.
— Жмуров этих кнокает[22]кто? — уточнил Шарик.
— Больно надо начальству еще этим морочиться, — ответил я.
И это была правда: за все время, пока мы работали в похоронной команде, никто из администрации ни разу не заглянул в яму, чтобы посмотреть, кого именно мы собираемся закопать. Врач констатировал смерть, потом оформляли соответствующие справки и списывали дело умершего в архив.
— То-то и оно. — Шарик по-блатному цыкнул зубом. — Все допер, специально толочь не надо?
