Густав Эмар - Маисовый колос
— Или за этим скрывается что-нибудь более серьезное... любовная интрижка, например, мой плутишка? А?
— Прощайте пока, мой бывший учитель и настоящий друг, — перебил молодой человек, вставая и протягивая старику руку. — Сделайте мне одолжение, забудьте скорей, что вы сейчас писали.
— Хорошо, хорошо, будь спокоен, — говорил дон Кандидо, крепко пожимая тонкую, нежную руку молодого человека. — Я сам был молод и знаю, к каким хитростям иногда должен прибегать влюбленный... Не бойся, я не выдам тебя. От души желаю тебе счастья и такой любви, какой ты вполне заслуживаешь, потому что...
— Спасибо, дорогой друг, спасибо за ваше доброе пожелание. Пожалуйста, не забудьте о плане.
— Он тебе нужен завтра?
— Да, непременно завтра до обеда.
— Ты получишь его до полудня.
— Хорошо. Только принесите его сами.
— Обязательно!
— Ну, спокойной ночи, любезный учитель!
— До свидания, дорогой Мигель, мой лучший друг и покровитель, до завтра!
Выйдя на улицу, куда его проводил дон Кандидо, молодой человек плотно завернулся в плащ и медленно пошел вдоль улицы Кюйо, думая о только что покинутом им человеке, который до старости сохранил детскую наивность и чистосердечие, хотя и обладал некоторыми полезными и практическими познаниями. Вообще дон Кандидо Родригес принадлежал к числу тех людей, которым вполне чужды злоба, недоверие, честолюбие, зависть, — словом, все пороки, свойственные большинству людей, и которые остаются детьми в течение всей своей жизни, как бы долга она ни была, никому не вредя и ничего не видя дальше своего носа.
Глава XVIII
ДЕНЕЖНЫЙ ВОПРОС
Раздумывая об удивительном характере своего старого учителя, дон Мигель совершенно забыл о тех важных делах, которые были затеяны им в последнее время. Несмотря на свой ум и деловитость, молодой человек мог иногда поспорить легкомысленностью и беспечностью с любым шалопаем, живущим исключительно для того, чтобы пользоваться благами жизни. Нередко бывало, что он шутил и смеялся в то время, когда другие могли ожидать, что он заплачет.
В настоящую минуту, когда он имел при себе свой смертный приговор, в виде тридцати двух бумажек (достаточно было бы одному из членов Mac-Горки не только увидеть эти таинственные бумажки, но даже узнать о них, чтобы сейчас же убить его), он и не думал об опасности, и готов был даже подурачиться, если бы представился удобный случай.
У его дома, в конце улицы Виктории, его ожидал Тонилло, обеспокоенный долгим отсутствием своего господина.
Дон Мигель, обыкновенно, возвращался домой в половине восьмого, чтобы переодеться и отправиться к донне Авроре, а теперь, было уже половина девятого.
В описываемое нами время, молодые аргентинцы по большей части принуждены были порывать все свои связи и бежать из города, чтобы помогать отечеству, над которым тяготела железная рука Розаса.
Дон Мигель был счастливее многих своих единомышленников, потому что мог остаться в городе, где обитало существо, которое он любил больше себя самого.
— Был кто-нибудь без меня, Тонилло? — осведомился он, входя в дом.
— Сейчас дожидается вас в гостиной один сеньор, — ответил слуга.
— А кто именно? — небрежно проронил дон Мигель, направляясь в кабинет.
— Сеньор дон Альваро Нуннес.
— Сеньор дон Альваро Нуннес?!. Что ж ты не сказал мне этого сразу? Таких людей не следует заставлять ждать ни одной лишней минуты, — быстро проговорил молодой человек, поворачивая назад к гостиной.
Там сидел на диване старик благородной и приятной наружности.
Дон Мигель поспешно подошел к нему, протянул руку и сказал:
— Очень жалею, сеньор, что вам пришлось ждать меня. Обычно я бываю дома в семь часов вечера, сегодня случайно запоздал.
— Это ничего не значит, сеньор дель Кампо, — с приветливой улыбкой ответил дон Альваро Нуннес, богатый испанец, давно уже поселившийся в Буэнос-Айресе, где пользовался общим уважением. — Я пришел всего несколько минут тому назад и охотно прождал бы вас сколько угодно, лишь бы дождаться.
— Вполне разделяя привязанности своего отца, я не желал бы потерять ни одной из тех минут, которые желают посвятить мне его друзья, — любезно сказал молодой человек, приложив руку к сердцу.
— Благодарю вас, дон Мигель, за выраженное вами чувство... Мы с вашим отцом, доном Антонио, действительно, большие друзья. Он первый из аргентинцев, с которыми я сошелся по приезде в Буэнос-Айрес...
— Не знаю, сеньор, но надеюсь, что увижу его здесь в сентябре или октябре. Тогда, конечно, и вы будете почаще посещать этот дом?
— О, да, конечно! Хотя я вообще мало выхожу, но для дона Антонио сделаю исключение. Мы с ним старые друзья... Признаться, только эта дружба и заставляет меня надеяться, что вы примите мое извинение.
— Ваше извинение? Помилуйте, сеньор, в чем можете вы извиняться предо мной!
— Да вот, представьте, явилась такая надобность, — уныло проговорил дон Альваро.
— Простите, я никак не могу понять, высокоуважаемый сеньор...
— Я поручился вам в ста сорока пяти тысячах пиастров за проданный вами поставщику Трасторы скот. Помните это, сеньор дель Кампо?
— Совершенно верно. Тотчас же по получении вашего письма я приказал выдать скот.
— Завтра наступает срок.
— Разве? Ну, этого я не помню.
— Да, завтра, седьмого мая.
— Ну, так что же, сеньор?
— Да видите ли, в чем дело. Трасторы только сегодня дал мне знать, что не собрал необходимой суммы, а у меня самого нет столько денег в кассе, получу же я только через неделю...
— И это все? Да я готов ждать не только неделю, а сколько вам будет угодно. Отец ничего мне не писал об этих деньгах, а если бы даже и написал, что они ему нужны, то вы знаете, что сеньоры Анкоренасы сейчас же доставили бы мне необходимую сумму. Ваше слово для меня — те же деньги, сеньор Нуннес, и я прошу вас не беспокоиться относительно сроков уплаты. Когда будут, тогда и отдадите — вот и все.
— Благодарю вас! — горячо проговорил старик, вторично пожимая дону Мигелю руку. — У меня недавно было в кассе пятьсот унций золотом, из которых я мог бы заплатить вам, но третьего дня попал в одно дело... из тех, из которых так часто не знаешь, как выпутаться.
— Да, — сказал молодой человек, изменяя своей привычке никогда не выказывать любопытства относительно чужих дел, может быть и не без задней мысли, — конца теперь нет всевозможным подпискам и сборам пожертвований на госпитали, для пленных, в пользу университетов, на военные надобности и Бог знает на что еще. Отказываться нельзя, чтобы не навлечь на себя неприязни тех лиц, которые делают эти сборы.
