Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение
– Полиция! – гаркнул Папенхольт жене в спальню. – Теперь-то они уберутся! Ирма, поставь пару бутылок пива в холодильник для полицейских.
Он опять, прищурившись, уставился в глазок. Оба парня все еще были здесь. Они не растворились в темноте, как это обычно бывает в фильмах, а спокойно повернулись в сторону полицейских, когда те бросились к дому.
Папенхольт уже ничего не понимал в этом мире и в телевидении; все еще сжимая пистолет, он открыл, когда в дверь снова позвонили.
Патрульные полицейские поздоровались, мужчины в штатском показали свои блестящие значки.
– Криминальная полиция.
– Пожалуйста, – произнес удрученно Папенхольт. – Входите. Извините, но в час ночи, незнакомые лица… Никогда не знаешь…
Он убрал пистолет в карман брюк. Из кухни в полной растерянности выглянула растрепанная Ирма Папенхольт.
– У вас есть универсал? – спросил один из криминалистов.
– Два. И еще двухтонка.
– Есть среди них зеленый?
– Нет. Один серый, другой синий. А в чем дело? – Вы знаете свои номера?
– Конечно. – Папенхольт отбарабанил их, как когда-то стихи в школе. – А что случилось? Угнали?
– Номер совпадает. Но машина зеленого цвета.
– Этого не может быть. Так быстро никто машину не перекрасит. Мои все стоят в гараже. В четыре часа приходят водители и забирают свежие овощи с товарной станции. Так что же все-таки случилось?
– Мы обнаружили зеленый универсал с вашим номером. На озере Тегернзе…
– Где? – Папенхольт решил, что это дурная шутка. Он попробовал ухмыльнуться, но потом увидел, что дело весьма серьезно.
Из кухни вошла Ирма с подносом, уставленным бутылками пива. Услышав, что речь шла о Тегернзе, она сказала приветливо:
– Да, мы давно хотели поехать туда. Но мой муж не знает, что такое отпуск. Все время вкалывает. Одна капуста да салат на уме…
– Вот ведь какая штука. – Папенхольт замкнул входную дверь. – Машина с моим номером на Тегернзе. Ерунда какая-то.
– А в машине в ящике лежал мертвец.
– Елки-палки! – Папенхольт схватил бутылку пива, откупорил ее и приставил ко рту. После трех больших глотков – казалось, что он трубил сбор на сигнальном рожке, – он подавил икоту и несколько раз глубоко продохнул. («Пиво из холодильника, вот черт, Ирма ведь знает, что у меня от холодного пива всегда отрыжка и икота!») Полицейские не мешали ему приходить в себя от потрясения. – Мертвец?
– Замороженный от аккумулятора.
– В моей машине?
– В зеленом универсале с вашим номером.
– У меня нет зеленого.
– Выпуск шестьдесят седьмого года.
– У меня только шестьдесят восьмого и шестьдесят девятого. – Папенхольт обхватил рукой ледяную бутылку, потом быстро ее отставил, вспомнив, что труп тоже был заморожен. – Убит?
– Результатов вскрытия еще нет. Но похоже, что это итальянец.
– Хотите… Хотите тоже пива?
– Кто убит? Какой итальянец? – спросила Ирма Папенхольт. Поднос задрожал в ее руках. Бутылки зазвенели, ударяясь друг о друга, выводя мелодию страха.
– Спасибо. – Криминалисты покачали головами. – Можно посмотреть ваши машины?
– Ну конечно. Разумеется. Они стоят в гараже. Пойдемте. Случай был совершенно очевидным. В гараже рядом с домом ровно, как на параде, – Папенхольт в войну был фельдфебелем в снабженческом подразделении – стояли три автомобиля фирмы.
Личная машина Папенхольта модного оранжевого цвета тоже матово поблескивала в свете неоновых ламп. Один из универсалов – светлосерый – имел тот же номер, что обнаруженная на Тегернзе зеленая машина. Стало ясно, что номер зеленого универсала был фальшивым.
– Теперь выпьете пива, господа? – спросил Папенхольт, когда они снова вошли в дом. Ирма все еще стояла с бутылками в прихожей. Они снова зазвенели. – Раз уж я не убийца.
– Рейнгольд! – вскрикнула Ирма. – Ты должен…
Папенхольт спас бутылки от падения, подхватив поднос. Полицейские посмотрели на часы. Половина второго. Срочного теперь уже ничего не было. Кропотливая работа, которая им предстояла, могла и подождать. Они кивнули, прошли вслед за Папенхольтом в комнату, положили фуражки на буфет и сели.
Ночь выдалась уютной. Рейнгольд делился рыночными впечатлениями, полицейские потчевали историями из жизни отдела нравов. И только Ирма сидела бледная и расстроенная.
Мертвец с номером Рейнгольда. На озере Тегернзе. Господи, как по телевизору.
– И что теперь дальше будет? – спросил Папенхольт.
Уже светало. На ночном небе можно было различить облака. День будет опять прекрасным. Утренняя заря над Гельзенкирхеном, будет жарко. Лишь бы побыстрее продать салат, пока он совсем не завял, тогда, сколько его ни взбрызгивай, ничего не поможет.
– У каждой машины выбит номер на двигателе и на шасси. – Полицейские улыбнулись, уверенные в победе. Обычная, рутинная работа. – Там, где есть след, есть и дичь…
Дичь в это время возвращалась в Эссен. Чокки настоял на том, чтобы как можно скорее покинуть Брегенц.
– Ты можешь знать, как далеко ушли парни с нашим хозяйством? – спрашивал он. – Если они открыли ящик за следующим углом, глупое у нас положение. Слушай, перестань смеяться! – Он запустил ботинком в голову Боба, но тот проворно увернулся от снаряда. – Что в этом смешного?
– Хотя бы то, что наше «Анатомическое торговое общество» стало поставщиком для угонщиков автомобилей. Если я об этом расскажу дяде Теодору, он опять произнесет: «Из тебя, ты, позор семьи, никогда не получится настоящего Баррайса!» Надо отдать ему должное: в какой-то мере он прав. Как я мог с тобой связаться, Чокк! Торговать мертвецами, чтобы шокировать общество! Чтобы великого Альбина Чокки выдуло из лаковых башмаков! Чтобы он оплакивал своего заблудшего, сбившегося с пути маленького Фрица. Это ведь все муть, Чокк!
– Я думал, у тебя есть навык в обращении с покойниками, – проговорил язвительно Чокки. Боб Баррайс сощурил глаза. Его обворожительное лицо, по которому гуляло так много женских губ, самая сексуально привлекательная часть тела выше пояса, стало бесформенным, исказилось, покрылось глубокими складками.
– Чокк… – произнес он тихо и тягуче. – И глухие, бывает, слышат, понимаешь? И если они вдруг услышат о себе, что, мол, этот глухой – идиот, то они и ведут себя как идиоты – перестают думать.
– Стоп! – Чокки отмахнулся с высокомерием, задевшим Боба, как пощечина. – Оставь при себе свою философию переходного возраста. Один вопрос: у тебя есть деньги?
– Нет.
– Зато большие амбиции! Ты что, собираешься в Мюнхене стоять на углу и торговать своей потенцией? Девушки от двадцати до тридцати – за тридцать марок, старше сорока – за пятьдесят! Семидесятилетние платят по сто, включая массаж.
