Олесь Донченко - Карафуто
Разрезал рыбу и Володя. Эта скучная работа удручала своим тупым однообразием. Если были большие уловы, работать приходилось по шестнадцать часов в сутки. Рабочие работали, как автоматы. Раз за разом билась в их руках огромная рыба, потом сверкало острое лезвие ножа, слышался звук вспоротого живота, рыба летела в корзину, а ее внутренности — в чан. И так методично, минута за минутой.
Иногда эту работу перерывал удар и стон. Это незаметно подходил Торадзо и кулаком валил на палубу кого-нибудь из рабочих, который, по его мнению, работал медленнее остальных.
Володя сначала очень удивлялся, что у него не спросило, кто он и откуда. Но потом он понял, что на шхуну «Никка-мару» шли только те, кого нищета довела до отчаяния. Первый год рабочему на «Никка-мару» не платили ни единой иены и требовали подписать контракт на два года беспрерывной работы тут.
Рыбаки на «Никка-мару» были людьми, которые всю жизнь терпели голод и беспросветную нужду и за свою каторжную работу получали горсть третьесортного риса. Эти люди, казалось, уже ничего хорошего не ждали от судьбы, но в их глазах Володя часто замечал зеленые огоньки злой ненависти, если разговор заходил о капитане и Торадзо или о даннасана — хозяине рыболовецкой фирмы, которая владела десятками и сотнями рыболовных шхун и кавасаки.
Капитана мало интересовало, кто работает на его шхуне, ему надо было иметь дешевые, почти дармовые руки. Он с готовностью принимал даже чахоточных и вообще больных, которых нигде не брали на работу и которые от отчаяния выполняли первую попавшуюся работу за миску горячего риса.
На шхуне работали японцы, корейцы и двое русских. Русские — бывшие колчаковские офицеры — дошли до последней стадии человеческого падения. Это были алкоголики, готовые продать отца и мать за рюмку спирта. Случалось, что они напивались и не работали. Их жестоко бил Торадзо, но со шхуны их не прогонял — это были дармовые рабочие.
Поэтому никто не интересовался тем, кто такой Володя. Разве мало есть их — потомков русской белогвардейщины, которые нашли приют на многочисленных островах японской империи!
Володя делил каморку на «Никка-Мару» с молодым японцем, по имени Катакура. Он носил фамилию японского короля шелка-сырца, но был рыбаком, и все его имущество состояло из корзины, в которой лежали гетта и пропитанные рыбьей кровью трусы. Катакура учил Володю, как надо быстро и ловко вычищать рыбье нутро, и в скором времени они подружились.
Ночами Катакура очень кашлял. Володя видел в темноте, как вздрагивало от кашля все его худое, изможденное тело. И становилось понятно, почему Катакура пошел на «Никка-мару». Больной туберкулезом, он нигде не мог получить работу. Кому нужны были его тонкие, похожие на веревки руки, все его чахлое тело? Ведь не находили себе работы даже те, кто имел сильные мышцы и крепкую спину.
Как-то ночью Володя проснулся от сладковатого густого дыма, забивающего горло. Рядом он услышал непонятные звуки. Было похожее на то, что в темноте каморки урчит большой кот.
Володя быстро засветил свечку, и ее мигающий огонек выхватил из тьмы вытянутую фигуру Катакури. Парень лежал на дырявом матрасе и курил трубку, его глаза были широко открыты, большие круглые зрачки застыли, как стеклянные. Блики свечки отразились в них, и глаза вдруг заблестели холодным антрацитовым блеском. Катакура, захлебываясь, что-то быстро заговорил, потом глубоко, со стоном затянулся дымом из трубки.
— Катакура! Катакура! — позвал Володя, тормоша его за плечо.
Парень мигнул веками, из раскрытых губ выпала трубка и упала на пол. Володя поднял ее и погасил. Он уже догадался, какое зелье курил Катакура.
Парень был одурманен. В полузабытьи он тихо грезил. Володя брызнул на его лицо водой. Незаметно развеивался хмелящий дым. Катакура приходил в сознание. Неожиданно удушливый кашель перехватил ему дыхание. Он кашлял долго, содрогаясь всем телом и посинев, как мертвец. Володя встревожился.
— Что с тобой, друг? Выпей воды, выпей. Я сейчас позову врача…
Приступ кашля миновал. Катакура улыбнулся:
— Теперь мне… легче. Ты говорил «врача»? Ты… шутил? Что здесь… врач? Может, ты имел в виду Торадзо? Но он же лечит только кулаками…
Володя с задором начал доказывать, как вредно для здоровья курить опиум.
— Дай мне честный слово, что ты большее никогда-никогда не будешь употреблять этот яд! — требовал он от Катакури.
Парень снова улыбнулся легко, только уголками уст и пожал плечами — он удивлялся наивности своего товарища.
— Опиум? — переспросил он. — Конечно, даю слово. Никогда не буду употреблять, так как никогда большее не получу. Он дорогой, опиум. Неужели ты думаешь, что я имею его полные карманы?
— Твое здоровье…
— Здоровье? У меня в груди сидит смерть. Я курил опиум, и мне было сладко. Я грезил и забыл обо всем. Я видел отца, и мать, и сестру Сузуки…
В свободное от работы время Володя часами простаивал на носу шхуны, напряженно всматриваясь в горизонт. Но море было чистым — ни дымка, ни парохода, только маячили шхуны рыбаков и иногда проплывала большая лодка, защищенная от солнца рыжими циновками на высоких жердях.
Володя надеялся, что шхуна обязательно встретит советский пароход, и тогда — воля!
Иногда возникал страх, что жандармы не оставили поиски и настанет день, когда они появятся на «Никка-мару». В такие минуты Володя пылко желал, чтобы советский пароход встретился раньше, чем нога жандарма ступит на палубу шхуны.
Часто «Никка-мару» заплывала далеко в открытое море.
Время стояло ясное, погожее, и шхуна возвращалась в бухту с полным трюмом рыбы. На пристани их уже ждали приемщики, громыхали моторы грузовиков, гудели сирены.
…Сутки шхуна стояла в бухте, но матросам и рыбакам отдыха не было. Они ремонтировали снасти, скребли и мыли палубу, трапы, перечищали мотор. В трюм спустили несколько бочек пресной воды и бочонок саке. Утром, перед выходом шхуны в море, работу мотора приходил проверять опытный механик, вызванный капитаном. По всему было видно, что «Нкка-мару» готовится к продолжительному путешествию.
КАТАКУРА
Двое суток «Никка-мару» шла полным ходом, иногда бросая якорь, только чтобы спустить сетку. Но рыба почти не ловилась. Никогда раньше шхуна не отходила так далеко от берега. Целый день она маневрировала в открытом море, не выходя за границы участка, площадью не большее одного ри[11], а ночью снова пошла вперед.
Поведение шхуны казалось Володе очень подозрительным. Капитан часами простаивал в застекленной рубке с морским биноклем у глаз. Часто он звал к себе Торадзо и долго о чем-то с ним совещался. Капитан был высоким, худым и стройным, он напоминал Володе скорее штабного офицера, чем капитана грязной рыболовецкой шхуны.
