Георгий Кубанский - Тайна реки Семужьей

Никто не поддержал его и не возразил. Подавленные неудачей, они неторопливо вернулись к березовой рощице. Выбрали на опушке поросшее мхом место. Молча поели холодной оленины. Все так же молча легли спать.

Сторожили маленький лагерь и вели наблюдение за берегом по очереди, сменяясь каждые два часа.

Тол свернулся в пушистый комок и чутко дремал с приоткрытыми глазами. Время от времени он срывался с места, выбегал из зарослей и замирал с поднятой передней лапой, всматриваясь вдаль.

…На этот раз Федя проснулся сам. Молча наблюдал он за бодрствующим старым Каллустом и собакой, пока не поднялся Прохор Петрович.

Бригадир заметил: Федя быстро встал и вопросительно посмотрел на него:

— Будем искать, — коротко ответил Прохор Петрович на невысказанный вопрос юноши. — Опять пустим собаку. Пускай поищет по берегу. Не могли же люди пропасть-бесследно!

— А пуговица? — спросил Федя. — Петькина пуговица. Разве не след?

— Если один след ничего не дает, надо искать другой, — возразил Прохор Петрович. — Другой не поможет, третий найдем. Обязательно найдем.

И он заговорил по-саамски со старым Каллустом.

— Хорошо, — безразлично согласился тот. — Пойдем.

И показал собаке рукой вдоль берега:

— Пе, Тол!

Пес опустил голову и пошел по берегу охотничьим поиском — широкими зигзагами.

— Ооуз![8] — отрывисто подгонял собаку старый Каллуст. — Ооуз, Тол!

Скала-часовой осталась позади. Исчезла из виду и площадка, где оборвался след пропавших. Дальше двигаться было бессмысленно. Свернули в глубь берега. Поднялись на гребень и вершиной его направились обратно. Недалеко от знакомой складки, спускающейся к морю. Тол взял след. Бойко потянул он к взморью, к знакомой площадке… и снова остановился на краю обрыва, на том же самом месте, и залаял на воду, оглядываясь на стоящих за ним людей.

Пока они отдыхали и осматривали берег, море сильно отступило от площадки. Под оголенным обрывом вода открыла неширокий выступ. Свисающие с него длинные тонкие водоросли, словно зеленые русалочьи волосы, мягко шевелились на мелкой пологой волне.

Федя измерил глазами расстояние до выступа под обрывом. Потом сбросил с плеч рюкзак, уперся посохом в выступ и спрыгнул вниз. Осторожно ступая по покрытому водорослями камню, он сделал несколько шагов.

— Прохор Петрович!

Первым откликнулся на взволнованный голос юноши Тол. Пес опередил Прохора Петровича и спрыгнул к Феде. Принюхиваясь к незнакомым, резким морским запахам, собака растерянно посматривала на Федю, будто хотела спросить: что делать дальше? За ней спустился на выступ и Прохор Петрович. Всмотрелся в сторону, куда нетерпеливо показывал Федя. В тени, падающей от нависшего над морем утеса, он не сразу заметил открытое отливом широкое, похожее на щель с приподнятым углом, устье грота.

«Там он или не там, но проверить надо, — подумал Прохор Петрович. — Это наша последняя надежда».

— Пойдем, — сказал он Феде.

Не успели они сделать и двух шагов, как безучастно наблюдавший за поисками старый Каллуст с неожиданной для его возраста легкостью спустился на выступ и оказался между Прохором Петровичем и входом в грот.

— Ам лушт![9] — крикнул он, не замечая, как у него в русскую речь все чаще врываются саамские слова. — Куда?.. Куда вы идете? Разве тем, кто уже пропал, легче станет, если и вы пропадете? Не радуйте Чана Рушла. Смотрите! Он смеется.

Резким движением руки старый пастух показал на щель под утесом. Обросшая шевелящимися по легкой зыби водорослями, она действительно походила на скривившийся в злобной усмешке бородатый рот.

— Отойди, старик! — хмуро сказал Прохор Петрович. — Отойди и не мешай нам. По-хорошему прошу.

— Ам вульг! — В голосе старого Каллуста прозвучало отчаяние. — Эвдес ам лушт![10]

— Оставайся. Мы пойдем без тебя.

— Убейте меня!..

— Никто тебя убивать не станет, — с трудом сдерживая раздражение, ответил Прохор Петрович. — Но в пещеру мы пойдем. Если надо будет… силой пройдем.

Вялого, нерешительного старика словно подменили. На него не действовали ни решительный тон Прохора Петровича, ни мрачные взгляды Феди.

— Мальчик пропал, — продолжал он, не уступая дороги. Вчера ты видел его. Живым видел, веселым. Больше его нет. Не станет и вас — молодых, сильных. Мун пэрно! Родэхейль![11] Как я могу пустить вас туда? На гибель пустить…

— Уходи! — резко оборвал его Прохор Петрович. — По-хорошему прошу — уйди.

Старый Каллуст не шелохнулся. В напряженно застывшей фигуре старика чувствовалась отчаянная решимость — спасти стоящих перед ним людей, не считаясь ни с чем, спасти пускай даже ценой собственной жизни.

Прохор Петрович шагнул к Каллусту, не спуская с него жесткого, неподвижного взгляда…

Никто не заметил сгоряча, как беспокойно вел себя Тол, внимательно следивший за спорящими. Стоило Прохору Петровичу приблизиться к старому Каллусту, как пес, широко расставив мохнатые лапы, загородил собой хозяина и грозно зарычал.

— Слушай, старик, — Прохор Петрович говорил медленно, и оттого каждое слово его звучало значительно и весомо. — Я — депутат районного Совета. Там, где нет милиции, я обязан поддерживать закон. Ты это знаешь.

— Да, — подтвердил старый Каллуст, не понимая, куда клонит Прохор Петрович. — Я это знаю.

— Я имею право требовать помощи от любого. И это ты знаешь.

— Знаю.

— Если ты не хочешь помочь мне — твое дело. Но ты мешаешь. Не мне мешаешь — Советской власти. Понял?

Старый Каллуст молчал.

— Убери собаку!

— Я хочу помочь… хочу! — тяжело произнес старик. — Пустить вас на гибель — это помощь?

Прохор Петрович уловил в его голосе новые, просительные нотки. И он повторил, всем видом показывая, что ни на какие уступки не пойдет:

— Убери Тола!

Пес услышал свое имя и угрожающе оскалил клыки.

— Если ты действительно хочешь помочь нам, — продолжал Прохор Петрович, — пошли с нами собаку. В пещере темно. Там, где мы не увидим людей, Тол их почует.

Старый Каллуст еле заметно качнул головой. Трудно было понять, соглашается он или отказывается.

— Пойдем, Федя! — твердо сказал Прохор Петрович, не глядя на старика. — Если пес бросится на меня… Отвечать будет Каллуст. Запомни.

Старик молча притянул к себе за ошейник собаку и показал рукой на устье грота.

— Кыч, Тол! Кыч![12] — ласково уговаривал он пса, все еще не пропуская к пещере Прохора Петровича и Федю. — Кыч!

Он достал бумажку с завернутыми в ней волосами Наташи. Дал собаке понюхать пушистый комочек и подтолкнул ее вперед.