Мельник Акимович - Гранитный линкор
— Прости, дорогой, не по-матросски я о тебе думал раньше! — прошептал Ерохин, тяжелый подбородок его вздрагивал.
Глядя на лейтенанта, североморцы подтянулись, расправили складки маскхалатов, распрямили плечи и, вскинув автоматы, дали залп в сторону врага.
...Сибиряк пробирался на правый фланг. До него дошел слух, будто убит капитан Углов. Семен выбрался в район скал. На месте двух землянок, где раньше находились раненые и поочередно обогревались и сушили одежду матросы, зияли огромные воронки.
Сибиряк заметил тревогу на лицах товарищей.
— Где капитан? — нерешительно, тихо спросил он.
— Капитан шибко ранен, — шмыгнув носом, сообщил Амас.
Сибиряк облегченно вздохнул.
— А мне сказали...
—Только дурак мог такое придумать! — оборвал его Амас, догадавшись, что хотел сказать Семен.
В траншее окруженный матросами лежал Углов. Сквозь толщу бинтов просачивалась и тут же стыла кровь. Глаза капитана были закрыты.
Военфельдшер снегом растирал Углову побелевшие пальцы правой руки.
Пурга по-прежнему не унималась. Мороз не слабел.
— Как, товарищ военфельдшер, будет жить наш командир? — чуть слышно спросил Сибиряк.
Тот не ответил, еще сильнее стал растирать коченевшие руки Углова.
— Капитан должен жить! — ответил за фельдшера Ерохин.
— Его бы сейчас в тепло, да где возьмешь? Землянки разрушены...— тяжело вздохнул военфельдшер.
— А если закутать потеплее? — посоветовал Сибиряк.
— Во что? Все трофейные тряпки в землянке сгорели. Не знаю, как и быть... Хоть караул кричи! А так нехорошо... Замерзнет...
— Не дадим замерзнуть командиру! — Сибиряк решительно снял с себя бушлат, оставшись в свитере и маскхалате, заботливо стал укутывать командира. — Бушлат, что тебе печка, в любые морозы отогреет душу матроса.
— Вы же сами замерзнете,— возражал военфельдшер.
— Это командир отряда. Он не раз спасал мою жизнь! — гордо выпрямился Сибиряк.— А я не погибну... Я с Енисея, сибиряк! — он осторожно лег около Углова, прижавшись к нему своим разгоряченным телом. — Давайте, сердешные, прижмемся к нему. Пока враг молчит, отогреем теплом матросским человека...
— Я тоже из Сибири. Вот мой бушлат!
— Свои теплые носки надену ему на ноги,—заглушая вой вьюги, зашумели матросы.
Они прижались к капитану, дышали на его коченеющие руки, и от этого им самим становилось как будто теплее.
Буря не унималась. Выл в скалах ветер, поднимал в окопах снежную пыль и окутывал ею, словно белой простыней, прижавшихся к своему командиру матросов.
— Трудно, братцы! — стонет кто-то.— Терпежу нет!
— Молчи!— говорит Ерохин.— Скоро наши помогут! А в случае... прорвемся!
— Кому прорываться-то?
— Молчи, говорю тебе! — еще строже говорит Ерохин.
— Командиры взводов убиты... Лейтенант Юрушкин тоже... А нашего брата сколько полегло — и не сосчитаешь... Боеприпасы последние... Командир...
— Да перестань же! — сердито обрушились матросы на говорившего.— И без тебя тошно?
— Замерзнем!
— Снегом завалит — теплее будет! — убежденно говорит Сибиряк.
— Не поможет, — уныло бормочет кто-то.
— Верное средство! — Сибиряк помолчал.— Помню, дед рассказывал... Однажды пошел он со своим приятелем на медведя. Ну, знаете, как с ихним-то ружьишком на такого зверя ходить... Медведище попался матерый. Не сразу управились с ним. Косолапый изрядно помял бока приятелю деда. Передвигаться помятому человеку стало невмоготу. А тут, как на грех, поднялась пурга... Да посильнее, чем у нас. Никакого жилья поблизости не было... Словом, помирай, друг! Но сибиряк никогда не оставит друга в беде,— Семен потер кулаком начинавшую затвердевать щеку, прислушался к тяжелому дыханию командира, к вою ветра и продолжал: — Дед, перекрестясь, вырыл в сугробе яму, положил туда друга и сам лег на него... Вот как мы сейчас!.. Занесло их снегом, стало тепло, согрелось тело... После этого друг деда прожил еще сорок лет.
— Так и мы можем спасти нашего командира!— тихо говорит Ерохин.— Только бы пурга скорее кончалась!
Полковник Шредер не спал. Им выкурено три пачки сигарет, выпито два кофейника черного кофе и бутылка коньяку, поломан коробок спичек... И все из-за этих «черных дьяволов»! Хорошо задуманный план — взять укрепившихся на вершине Гранитного русских матросов измором — рушился... Шестые сутки бушует вьюга. Шестые сутки держат они высоту в своих руках. В адский холод без теплой одежды, без хлеба, без боеприпасов, под губительным огнем артиллерии, под натиском бесчисленных егерских атак... Они способны еще переходить в контратаки и наносить большой урон лучшим подразделениям... Как это понять? Откуда такая сила? Чем они живут? Сколько же их там? Непонятно, какой смысл обреченным на гибель так упорствовать?
Полковник еще раз перечитал донесение. Страшно делается! За пять суток все русские должны были бы стать мертвыми, замороженными, а они?.. Шредер с силой пнул ногой стоявшую на его пути табуретку.
Пришел начальник штаба, доложил о последних неудачных атаках и новых потерях.
— Все это мне известно!
— Нужны свежие подкрепления, господин полковник! — вытянувшись перед Шредером сказал Гецке,
— Кого вы атакуете? — подступая к нему, угрожающе бросил Шредер.— Кто перед вами?
— Сильный враг, господин полковник! Большевики!
— Нет, перед вами пусто!
— Не понимаю...
— Пусто... Врага давно нет!
— От кого же мы несем потери? — растерялся Гецке.— Кто же на высоте?
— Трупы!
— Господин полковник, это...
— Это заморенные голодом, замороженные стужей трупы советских матросов! — грозно перебил полковник,— Вы атакуете трупы!
— Совсем ничего не понимаю!
— Я тоже ничего не понимаю... Воюете с трупами, а несете потери! Много потерь, огромные потери! Стыд! Позор! — он схватил трубку зазвонившего телефона. — Русские опять выбили нас из траншеи на юго-западном скате? — переспросил он и со злостью бросил трубку.
Промелькнул еще один день. Уже в который раз наступала нудная, беспросветная ночь. Свистит между камней сухой с приморозью ветер, нещадно треплет, будто хочет сорвать и выкорчевать из скалы вместе с железным ломом, советский флаг. Но не хватает у ветра безжалостной лютости, не хватает смелости, не хватает силы. И, словно от этого, в бессильней злобе поднимает ветер снежную пыль. Крутит, взвихривает ее над живым сугробом, где притаились прижавшиеся к своему командиру матросы.
Сквозь свист и завывание ветра слышен голос Сибиряка:
— Дом у нас из толстых сосновых бревен... Душистый... В горнице смолой пахнет... Дров — сколько хочешь! Морозы до пятидесяти градусов доходят, а в избе, как летом, тепло. Особенно на палатях или на широкой печке...
